Любовь и война. Великая сага. Книга 2

– Да, сэр, – ответил один из парней.

– Теперь глядите в оба, капитан Мэйн, – сказал другой. – Кто-нибудь запустит снежком в вашу шляпу, вы и понять ничего не успеете.

Чарльз засмеялся и пошел вдоль палаток; с приходом зимы, когда военных действий не проводилось, обычно делали утепленные палатки с бревенчатыми стенами и натянутой над ними остроконечной или плоской крышей. Тот же невидимый тенор запел «Далеко в яслях», к нему присоединились два голоса пониже. Взрыв смеха в другой палатке ненадолго заглушил гимн. Чарльз шел дальше; под ботинками поскрипывал снег, уже укрывший землю.

Из узкого прохода между палатками донесся знакомый трескучий звук. Разозлившись, Чарльз повернул голову и, разумеется, увидел то, что и ожидал. Нарушитель сидел на корточках, со спущенными штанами и исподним, а под его задницей расплывалось зловонное пятно.

– Черт тебя побери, Пикенс, сколько раз повторять: пользуйся выгребными ямами! Из-за таких, как ты, по лагерю расползаются болезни!

– Я помню, что вы говорили, капитан, – пробормотал испуганный парень, – только я не успел туда добежать…

– Ямы! – безжалостно рявкнул Чарльз. – Бегом!

Солдат неловко подтянул штаны и потащился прочь, ступая боком, как краб. Чарльз вернулся на главную улицу и пошел к входу в лагерь – красивой арке, сооруженной из двух очищенных стволов молодых деревьев, сплетенных вместе. Эти ворота были настоящим произведением искусства. Они должны были простоять до весны.

Пройдя мимо караульных, Чарльз ответил на приветствие, даже не видя лиц солдат. Все его мысли были заняты Гус Барклай. Возле караульного помещения, которое было вдвое больше их с Амбруазом хибары, Чарльз спросил у дежурного сержанта:

– Как там арестант?

– Бушевал с полчаса, капитан. Но я не обращал внимания, он и угомонился.

– Пойди отпусти его. Никто не должен страдать в канун Рождества.

Сержант кивнул, смахнул снежинки с бровей и козырька фуражки и скрылся в домике. Чарльз вошел следом за ним. Несмотря на порыв доброты, отпускать солдата, запертого здесь перед самым сигналом на ужин, ему совсем не хотелось. Нарушителем был вечно всем недовольный рядовой Грэмм. Старший сержант Рейнольдс отдал ему какой-то приказ, который Грэмму, как обычно, не понравился, и как только сержант отошел, он громко харкнул, а потом смачно сплюнул на землю. Чарльз приказал заткнуть ему рот кляпом и запереть на ночь. Иногда ему хотелось, чтобы этот Грэмм был янки, тогда бы он мог пристрелить его.

Грэмм сидел на грязном полу караулки, в единственной здесь голой комнате, слабо освещенной лампой. Руки арестанта были связаны в запястьях под согнутыми коленями, изо рта торчал кляп; глаза мрачно наблюдали за Чарльзом.

– Ты этого не заслужил, Грэмм, но я хочу освободить тебя просто потому, что сегодня канун Рождества. – Пока Чарльз говорил это, караульный опустился на колени рядом с арестованным и вытащил кляп. – Отведите его в палатку, сержант. А ты будешь сидеть там до подъема. Понял?

– Да, сэр!

Грэмм отчаянно вертел головой и гримасничал, как будто страдал от ужасной боли. Никакой благодарности на его лице не отразилось – только вечное недовольство. Чувствуя, что начинает терять терпение, Чарльз быстро ушел.

С неба продолжал падать мягкий, пушистый снег. Главное дело этого вечера еще не было сделано. Надо идти прямо сейчас. Эта мысль слегка ослабила гнев, который всегда вызывал у него Грэмм.

Снова проходя мимо ряда палаток, Чарльз остановился возле одной; табличка сообщала, что это дом Бойцовых Петухов – название было выбрано в честь Томаса Самтера, героя Войны за независимость.

– Боже мой… О Боже мой… О… – доносился из палатки громкий молодой голос.

Чарльз узнал этот голос – он принадлежал Рувиму Саппу, девятнадцатилетнему племяннику того самого врача, который так долго опаивал Мадлен Ламотт лауданумом. Юноша мог бы стать хорошим кавалеристом, если бы не позволял своим горластым и менее умелым товарищам запугивать себя.

– О Боже… О… – продолжались стоны из палатки.

Чарльз постучал в столбик у входа и откинул полотнище, не дожидаясь разрешения войти. Сидевший на одной из четырех коек юноша с соломенными волосами резко вскинул голову. С его колен упало письмо.

– Капитан… Я не знал, что рядом кто-то есть…

– Я не собирался входить, но голос был уж слишком жалобный…

Он снял шляпу, стряхнул с нее снег и спустился по трем дощатым ступенькам на грязный пол палатки, его специально заглубляли на три фута в землю для дополнительного тепла. Очаг в палатке не горел, внутри царил ледяной холод.

– А где твои товарищи?

– Ушли поискать кроликов, вдруг повезет подбить одного… – Сапп изо всех сил старался говорить обычным тоном, но его выдавали глаза. – Сегодня уж очень скромный ужин был.

– Тухлятина. Можно сесть?

– О, конечно, капитан. Извините… – Он вскочил, когда Чарльз взял стул.

Чарльз махнул рукой, веля юноше снова сесть. Он решил ни о чем не спрашивать и подождать, пока рядовой сам не расскажет, что случилось. Так и произошло. Уже через несколько секунд Сапп поднял письмо с пола и, запинаясь, заговорил: