В тот день, когда Линкольн победил на повторном выдвижении в кандидаты, совсем ненамного обойдя второго претендента от той же партии – бывшего губернатора Теннесси, а теперь сенатора Эндрю Джонсона, Изабель забрала близнецов и уехала в их летний дом в Ньюпорте. Жизнь в Вашингтоне стала невыносимой. Почти каждый час поезда и пароходы с убитыми грохотали по Лонг-Бридж или швартовались у причалов на Шестой улице. Повсюду бродили гробовщики с тусклыми лицами, изнуренные стремительным взлетом своей торговли и подсчетом барышей. В окружные военные госпитали было втиснуто от восемнадцати до двадцати тысяч пациентов. Раненые гуляли даже в лучших районах города, и их вонь перебивала самые стойкие духи.
Стэнли не возражал против отъезда жены. Это давало ему возможность более свободно посещать одну молодую особу, с которой он познакомился как-то апрельским вечером, когда вместе с несколькими приятелями-республиканцами, уже в сильном подпитии, заглянул в «Варьете» – довольно крупный театр на Девятой улице, чей фасад украшали флаги, а над ярко-белым фонарем вращалось большое прозрачное колесо, сверкая всеми цветами радуги.
В зале сидели почти одни мужчины. Прежде чем на сцене появились слезливые солистки, китайские акробаты и комики с выкрашенными черной краской лицами, к удовольствию зрителей, выступила группа скудно одетых танцовщиц, настраивая публику на патриотический лад. Самая хорошенькая из танцовщиц, полногрудая девушка лет двадцати, неожиданно заставила Стэнли вскочить со своего места и заорать вместе с десятками потных, жующих табак солдат вокруг него.
Держа в каждой руке по десятицентовой порции виски, Стэнли смотрел только на нее, а потом встретился с красоткой за кулисами, что оказалось совсем не трудно. Юную леди сразу привлекла его дорогая одежда, солидный возраст, а также его заявление о том, что он является доверенным лицом министра Стэнтона, сенатора Уэйда и конгрессмена Дэвиса заодно.
Имена двух последних сенаторов в эти дни не сходили с газетных страниц. Своим Планом реконструкции Юга, билль о котором недавно прошел в конгрессе, они открыто объявили войну скромной президентской программе послевоенной реорганизации. Согласно этому плану, статус каждого южного штата мог быть восстановлен только после того, как половина проживающих в нем мужчин принесет присягу на верность США, в то время как Линкольн говорил только о десяти процентах. Другие условия билля Уэйда – Дэвиса были столь же жесткими, и президент ясно дал понять, что наложит на него вето.
В отместку разъяренный Уэйд выступил с публичным заявлением:
– Власть конгресса первостепенна, и ее должны уважать все, в том числе то мрачное существо, которое обитает в Белом доме и каждый день покрывает и свой кабинет, и всю нацию все бо́льшим позором.
На приеме, где Уэйд впервые высказался в подобном духе, Стэнли бурно аплодировал и бестолково кричал:
– Точно, слушайте!
Он не стал заходить так далеко, чтобы присутствовать на съезде в Кливленде, где республиканская фракция выдвинула своим кандидатом генерала Фремонта. Но он ратовал за свержение Линкольна, о чем, как и о многом другом, поведал своей новой возлюбленной.
Мисс Джинни Кэнери – так она назвала себя, заменив непроизносимое имя, данное ей ее отцом-арабом, – была впечатлена его друзьями почти так же сильно, как и его неистощимым кошельком. В тот день, когда уехала Изабель, они лежали нагишом в дешевой квартирке мисс Кэнери на острове, откуда Стэнли обещал ее вскоре переселить.
Захмелевший после бурбона, Стэнли перевалился на свой пухлый живот и начал ласкать темные соски мисс Кэнери кончиками пальцев. Обычно в такие моменты она не переставая улыбалась. Но не в этот вечер.
– Милый, – проворковала она, – я хочу посмотреть на фейерверк. Хочу услышать духовой оркестр!