Любовь и война. Великая сага. Книга 2

Он бил все сильнее и сильнее, словно хотел наказать себя. Сжатые в кулаки руки свело болью, но он все продолжал бить. Гром гремел, как пушки возле Шарпсберга. Молнии вспыхивали снова и снова, освещая пятно крови на его правой штанине. Удары стали чаще.

Как ему жить с таким грузом вины? Что делать с этим ребенком, который появился на свет из-за него, как из-за него же появился и этот могильный камень? Что ему делать?

Из его горла вырвался короткий странный крик раненого зверя. А потом откуда-то из глубины начала подниматься некая сила, которая неизбежно должна была вырваться наружу. Он разжал пульсирующие от боли кулаки, поднял правую руку к мокрому лицу и потрогал щеку.

Это был не дождь.

Он упал на могилу и первый раз после Шарпсберга зарыдал.

Чарльз пролежал на могиле Августы Барклай до рассвета, когда гроза наконец утихла. Потом, стуча зубами от холода, он долго шел до центра города и добрался к дому генерала часам к десяти.

После физических и душевных потрясений прошедшего вечера Дункан плохо спал и встал поздно. Он только собирался приступить к завтраку, когда в дверях столовой предстало душераздирающе печальное явление по имени Чарльз Мэйн. Сверху донеслось хныканье Чарльза-младшего и ласковый голос Морин.

Стиснув зубы, Дункан постарался успокоиться. Это оказалось нелегко.

– Черт побери… – проговорил он, побагровев от возмущения. – Чем вы занимались всю ночь? Пили, валялись в канаве?

Все выглядело именно так. На правой штанине Чарльза расплывалось большое пятно крови; мокрая рубашка на груди была вся в грязи, как и всклокоченная длинная борода.

– Я провел ночь на ее могиле. И я много думал о своем сыне. Пытался понять, что мне делать.

Дункан медленно выпрямился на стуле; в его глазах светилась холодная неприязнь.

– Ну и?..

Глава 147

– Следующая станция – Лихай-Стейшн. Будьте внимательны: следующая станция – Лихай-Стейшн.

Кондуктор вышел из вагона, и его голос стал тише. Местный поезд отходил от Бетлехема в половине седьмого. Это означало, что уже меньше чем через полчаса они переступят порог Бельведера. Джордж был рад этому – он смертельно устал. Констанция наверняка тоже, судя по тому, как она молча сидела, прислонившись к нему.

Джордж занял место у окна и теперь наблюдал за тем, как сумеречный свет мерцает на глади реки и на голубых силуэтах далеких гор на западе. Он повернулся, собираясь что-то сказать жене, но осекся. Ее глаза были закрыты, голова свесилась вперед, так что вместо одного подбородка образовалось три.

Усталое лицо Джорджа разгладилось, когда он с любовью всматривался в нее. Потом краем глаза он заметил какое-то движение за окном по ту сторону прохода. Когда поезд замедлил ход перед поворотом, Джордж увидел кладбище и на переднем плане – три ряда новых белых крестов, по пять в каждом. Движение, которое привлекло его внимание, исходило от двух рабочих, закапывающих в открытую могилу невидимый гроб. Рядом с могилой неподвижно стояли пожилые мужчина и женщина. В скрещенных руках мужчина держал что-то красно-белое. Флаг.

Поезд свернул за поворот. Кладбище исчезло. Джордж осторожно обнял Констанцию, стараясь не разбудить ее. Просто ему было приятно к ней прикасаться.

Он вдруг почувствовал, как его захлестывает огромная любовь к этой располневшей женщине, дремавшей рядом. Любовь к ней и к их детям, чьей жизнью он теперь снова начнет заниматься, перестав быть солдатом и снова став отцом. Он подумал, что только любовь и поддерживала его эти последние четыре года. Его взгляд снова устремился за реку, к зарослям горного лавра на склонах. «Только любовь способна вести нас вперед…» – вспомнил он слова матери.

– …исчезло так быстро. И теперь вокруг столько перемен.

– Да, вы совершенно правы. Мне жаль, что Линкольна так жестоко убили, но он, несомненно, пострадал за свою политику.

Джордж нахмурился, услышав разговор пассажиров, сидевших сзади него. Первый голос принадлежал старику, в нем слышалось ворчливое недовольство, столь частое сейчас для всей страны. Его собеседницей была женщина, судя по всему молодая. Она снова заговорила:

– Я могу допустить, что черные заслужили свою свободу, но этим и следовало ограничиться.

– Так и будет. Пусть только какой-нибудь черномазый попробует войти в мой дом через парадную дверь, как белый, – я ему быстро все объясню с помощью своего старого седельного пистолета.

Женщина вздохнула:

– Не все наши политики так же храбры, как вы. Они на полном серьезе говорят о том, что цветные должны иметь право голоса.

– Глупости. С какой стати кому-то поощрять такие перемены? Это же безумие.

Явно придя к согласию, они погрузились в молчание, оставив Джорджа размышлять в тишине, среди витающих по проходу запахов пыльных сидений и переполненной плевательницы, стоявшей в начале вагона. Холмы на западе теперь стали выше и время от времени перекрывали прямые лучи низко висящего солнца. Задумчивое лицо Джорджа то освещалось мерцающим светом, то скрывалось в тени.