Любовь: история в пяти фантазиях

В Уставе св. Бенедикта «любовь Христова» противопоставлялась эротической любви. Цистерцианцы — монахи-бенедиктинцы, создавшие особый орден, который процветал в XII веке и в дальнейшем, — одними из первых наполнили религиозную любовь пикантными флюидами и яростным жаром плоти, превратив восхождение к Богу в эротический опыт. Это, несомненно, связано с неприятием цистерцианцами прежде широко распространенной практики «жертвоприношения», когда родители отдавали своих детей для монашеской жизни. Цистерцианцы, напротив, вступали в многочисленные монастыри своего ордена зрелыми мужчинами, закаленными в светских делах и знакомыми с эротическими соблазнами и возможностями этого мира. Они изведали (и знали соответствующую литературу) чувство сексуального желания, жгучей страсти и любви-одержимости, которая станет главной темой главы 4.

Цистерцианский аббат св. Бернар Клервоский (ум. в 1153 году), один из самых влиятельных людей того времени, в своих толкованиях Песни песней использовал этот библейский текст для прославления радостей и чувственных удовольствий потустороннего мира. Взяв за исходную точку идею, что в Песни песней воспевается любовь между Богом и душой, Бернар наделил последнюю эмоциональной чувствительностью тела, желанием и тоской.

Побуждаемая сначала страхом (как и в бенедиктинском уставе), этим «ключом зажигания» заглохнувшего духа, душа преодолевает свою дезориентирующую любовь к себе и миру. Она жаждет обещанного в первой же строке Песни песен: «Да лобзает он меня лобзанием уст своих!» (I, 2)[63]. Но не стоит торопиться, предостерегает душу Бернар: хоть ты и «невеста» из Песни песней, ты лишь в самом начале пути и еще не можешь устремляться столь высоко. Лестница Диотимы необходимо подразумевала череду прозрений о природе красоты; лестница Перпетуи была настолько полна опасностей, что требовала полного сосредоточения на цели — у Бернара же восхождение, напротив, требует умерщвления плоти в соответствии с бенедиктинским уставом. Готовясь к поцелую Жениха, следует начинать буквально с самого низа — с горьких рыданий, глубоких вздохов и слез раскаяния. Затем «пади ниц на землю, обхвати ноги [Христа], усыпай их поцелуями, окропи их своими слезами и так омой не их, а себя… Но даже тогда ты не можешь осмелиться поднять лицо, покрытое стыдом и горем, пока не услышишь вердикт: „Прощаются тебе грехи“ (Лк 7: 48)» (I, 17). И даже после этого еще предстоит многое сделать: следует продолжать восхождение, совершая добрые дела, и тогда можно будет поцеловать руку Христа — момент для поцелуя в уста еще не наступил. И лишь в самом конце восхождения наступает готовность к «безграничной радости» — поцелую в уста, тому моменту, когда Господь открывает себя душе (I, 20).

Таким образом, стремление к трансцендентности — не для слабых сердец. Однако в результате оно наделяет нас блаженной плодовитостью, ибо «поцелуй уст» обладает таким могуществом, что, «как только невеста получает его, она тут же зачинает, и груди ее округляются от плодовитости зачатия». Бернар напоминает своим собратьям-монахам, что время от времени они сами переживали это чувство: духовно измученные и испытывающие жажду, они чувствуют, приближаясь к алтарю, как Божья благодать орошает их «сухие и чуть теплые» сердца. «Молоко сладостной плодовитости», которое изливается из них, гораздо чудеснее — и действует куда дольше, — чем блеклые удовольствия «чувственных страстей», которые неизбежно кончаются вместе со смертью (I, 58, 60).

Однако даже в этом случае поцелуй, зачатие и набухшие груди — это всего лишь прелюдия к конечной цели, ибо теперь Жених привлекает душу в свою опочивальню. Сам Бернар «иногда получал счастливое позволение войти. Увы! Как редко случалось это и как коротко было пребывание там!» (II, 38). И лишь на небесах такое блаженство будет вечным.

Наполненная ароматными маслами, гроздьями цветов и сладостью вкуса, Песнь песней откровенно чувственна, и Бернар с радостью развивает ее эротическую образность, поскольку, поясняет он, только так любящий Бога может быть отвлечен от сильных, но поверхностных удовольствий мира сего. Восхождение Бернара предписывает своего рода гомеопатию: эротика Бога устраняет эротику постели. По лестнице Диотимы душа поднималась, чтобы соединиться с абсолютной красотой, оставив позади всю грязь смертного мира. На лестнице Бернара даже ароматы этого мира ставятся на службу тому, чтобы взойти в опочивальню Господа.

* * *