Любовь к далекой: поэзия, проза, письма, воспоминания

Пока писалось это письмо — я успел найти себе новую комнату и получить Ваше новое письмецо. Ваши замечания о рецензии Соловьева очень остроумны и метки (лучше того, что было в предыдущих письмах). У Вас действительно какая-то необычная, повышенная острота восприятия по отношению к языку, да и не только к языку. Поверите ли, когда я прочел сперва выписанные Вами строки Соловьева — я ничего не заменил, нигде не споткнулся… Указанным свойством, конечно, и ценна главным образом Ваша работа о Брюсове.

Вижусь здесь довольно часто с Рославлевым. Он теперь ужасно толст, все поголовно отзываются о нем как о нахале и о мошеннике, но тем не менее он преуспевает. Стихи его всюду печатаются, книги покупаются за хорошую цену издателями (осенью выйдут целых три). Популярность свою он создал и поддерживает главным образом чуть ли не ежедневными выступлениями в разнообразных концертах и вечерах — в гимназиях, пансионах, на курсах, землячествах и т. д. На одном таком вечере я был вместе с ним. Держится он весьма внушительно. Выговаривал распорядителям, что за ним не была послана карета; едва приехав, стал требовать, чтобы его угощали (вечер благотворительный каких-то сибиряков-студентов). Ну пока до свидания.

Ваш В. Г.

Адрес теперь: С.П.Б. Пушкинская, д. 14, кв. 17.

P.S. Сижу сейчас уже в новой комнате. Комната большая, действующая ободряюще. Тишина невозмутимая. Значит, буду наконец работать.

5

31/III 1909. С.П.Б.

Дорогой, милый Андрей Акимович,

Как бесконечно давно не писал я Вам. Как-то незаметно проходит время, и все мне кажется, я ничего не делаю и ничего не успеваю делать. Импульс к работе у меня все время необычайный, но в то же время, по-видимому, — и необычайная лень. Впрочем, кое-что я все же, конечно, делаю: хотя и не считаю я делом все свои многочисленные рецензии, но написать-то их надо. Живу более оживленно, чем в Москве: появились некоторые новые знакомства, но все какие-то непрочные, поверхностные и случайные. Был как-то у Городецкого: видел там всех здешних «экзотистов» (новый термин): Ауслендера, Гумилева, гр. А. Н. Толстого (знаете, что появился такой?). Читаю много: все вновь выходящие книги, чтобы дать о них заметки. Значительного не вышло ничего: только второй том Зайцева чудесен. За таким чтением не примешься ни за что серьезное, властное, захватывающее; да и самое чтение для рецензии всегда какое-то нехорошее, нелюбовное, не с открытой душой. Осенью издам, вероятно, 2-ю книгу стихов. Сейчас раздаю их повсюду усердно. Что делаете Вы? Что думаете, читаете и над чем работаете? Долго ли еще пробудете в Москве перед летней поездкой в Англию или еще куда? Поздравляю с прошедшей Пасхой.

Ваш В. Г.

Пушкинская, д. 14, кв. 17. СПб.

6

27/IV 1909. СПб.

Дорогой Андрей Акимович,

Вот как долго опять не писал Вам. И почему это я все упускаю и со всем опаздываю, — мне самому непонятно. Все думаю о том, что надо себя тренировать и взять в руки, — и все остается по-прежнему. Часто думаю, что если это и не единственное, то все же самое главное, что мне недостает. Хоть бы кто-нибудь другой стоял бы на страже надо мною. Вот стал я вставать теперь чуть ли не в 11. Конечно, это безобразие…

Впрочем, я каждый раз, кажется, пишу все одно и то же. Вы любите «литературные известия» — сообщу Вам что-нибудь из этой области. Был однажды у Вяч. Иванова. Он, оказывается, читает здесь у себя на квартире молодым поэтам целый курс теории стихосложения, всё по формулам и исключительно с технической, с ремесленной стороны. Формулы свои пишет мелом на доске, и все за ним списывают в тетрадки. А какие-то дамы, так те каждое слово его записывают, точно в институте. Среди слушателей были поэты с некоторым именем (Гумилев, Потемкин, гр. Толстой). Остальные – какие-то неведомые юнцы. Держится Вяч. Иванов — куда более властно и надменно, чем Брюсов, все же учреждение это именуется академией поэтов.

История другого рода — как три литератора, поэт Андрусон, беллетрист Грин и еще кто-то, украли у одного добродушного издателя 60 р. и два пальто. Происшествие это не произвело даже особенного переполоха. Еще бы хотелось Вам рассказать о Фидлере (знаете, известный немецкий переводчик) с его «литературным музеем». Немножко похож он на Бахмана, но гораздо курьезнее…

Веду я сейчас. Андрей Акимович, довольно беспутный образ жизни. Почти ни одного вечера не бываю дома. Какая-то исступленная, мучительная жажда жизни у меня: все кажется, что еще не жил до сих пор интересно, полно, чего-то хочется, может быть любви (!). Вчера выписал даже из Ценского следующую фразу: «жить нужно так жадно, как будто каждый час твоей жизни — последний час». Чувство того, что уж много от жизни прошло, — впервые является у меня теперь.