Любовь к литературе

Наступила зима, через хребты шли на собачьих упряжках, с проводниками-якутами, с одним пулеметом «максимом». Пулемет был в отряде сторожевой собакой. Спустились к Охотскому морю, без выстрела заняли порт Аян, водрузили над ним красный флаг, установили Советскую власть. Пожили, удостоверились в крепости власти, послали командованию донесение о выполнении приказа — и вернулись, тем же путем, через хребты, на собаках, с пулеметом «максимом».

Командор воевал еще на Амурской флотилии, съездил в Петроград, но ненадолго; война кончилась, единственное, что манило его теперь, притягивало к себе, — это сибирская тайга. В Петрограде он предъявил в соответствующем учреждении документ об окончании Лесного института, его направили в Забайкалье лесоустроителем — без командировочных и экипировки. Жить пришлось охотой, других средств к существованию не было. Вот уж он потешил душу — на глухариных токах, на медвежьих охотах.

Потом его разыскали, он понадобился еще военному командованию, опять сменил зипун лесного бродяги на кожанку военмора. Ему поручено было возглавить экспедицию на Командорские острова, установить там Советскую власть. Во Владивостоке опять взошел на палубу парохода, отправился к неведомым островам. Предстояла ему целая алеутская одиссея (она написана Командором, но пока не напечатана); дело опять-таки обошлось без выстрела; Командор стал первым советским начальником Командорских островов. У него завязались наилучшие отношения с алеутами — и на острове Беринга, и на Медном. Даже родился сын-алеут (наполовину). Сын погиб в Отечественную войну на фронте.

Вот сколько событий вместила в себя человеческая судьба, сколько в ней крутых поворотов. Но это еще не все. Командор вернулся с островов в Ленинград взрослым, заматеревшим мужиком, закончил Горный институт. Дальнейшая его жизнь протекала в экспедициях — на Ямале, на Диксоне, на Таймыре, на Чукотке — и на охотах. У него родились две дочки; одну он назвал Тикси, другую — Аяна, в честь бухты и порта.

Что любопытно в судьбе Командора, за всю свою подвижническую (от слова «подвиг») жизнь он не получил ни одной награды. В моменты подведения итогов, заполнения ведомостей, наградных листов он не присутствовал, оказывался недосягаемым. Только раз, он сам мне рассказывал, его наградили именным оружием, но он похлопотал, чтобы дали ему взамен кожанку. До конца своих дней он проходил в порыжелой кожанке «времен гражданской войны», в тех же времен мичманке/

Ничем не болея в жизни, он помер в возрасте 92 лет, тихо прилег на диван и помер, пришла пора. (Другие старейшины-глухарятники, кроме Учителя и Писателя, тоже померли к тому времени, как я сел писать эти строки; склоняю голову перед их светлой памятью.)

Изба Командора до сих пор стоит под горой. На горе изба Учителя, под горой — Командора. Каждая из этих изб запечатлела в своем интерьере облик, судьбу, характер ее хозяина. Снаружи изба Командора представляет собою ветхую, вросшую в землю лачугу, внутри она напоминает каюту вечного плавателя-холостяка (Командор намного пережил свою жену) и одновременно пристанище таежного охотника. У причала стоит швертбот, на котором до самых последних дней Командор любил ходить под парусом по озеру.

Однажды он отправился в плавание; озеро широкое, что на том берегу, без бинокля не увидишь. Ветерок дул слабый, беспокойства за плавателя не было. Но все же кто-нибудь нет-нет и поглядывал в бинокль: сам Учитель, его жена, местный лесник Мишка. Швертбот ткнулся в тот берег, яхтсмен сошел наземь, должно быть, побаловаться черникой, даже паруса не спустил. Через какое-то время швертбот отчалил и как-то странно, галсами, зарыскал по плесу. Ветер к этой поре переменился, засвежел. Каждый в селе занят был своим делом, сначала и не заметили; переполох поднялся лишь тогда, когда паруса не стало на озере. В бинокль увидели перевернувшийся швертбот; плавателя нигде не было ВИДНО...

Все сошлись на берег. Наступила минута прощания с Командором. Надежды на спасение не было никакой: плавателю-то уж минуло 90...

Притащили с горы мотор, поставили на «казанку», мигом домчали до опрокинувшегося швертбота, перевернули его, взяли на буксир, кинули буй — искать сетями тело... Тогда уже посмотрели на тот берег. Там стоял Командор, в кожанке, в мичманке, и махал руками. Швертбот угнало порывом ветра, яхтсмен остался сухим, невредимым. Еще не пришел его черед, еще он всласть походил под парусом на швертботе.

... А вон там, если взять от избы Командора, по озерной дороге, мимо бань, в тот край села, к протоке, когда-то стояла изба, теперь ее нет, только грудка кирпичей, заросшая кипреем. В той избе живал Иван Сергеевич Соколов-Микитов. Бывало — всему селу видно — сядет в лодочку, запустит мотор — и пошел по плесу на ту сторону, в магазин. Ивана Сергеевича помнят старухи и вечный здешний бригадир Василий (нынче вышел на пенсию).