Любовь к литературе

Однако я возвращусь маленько назад, года на полтора... Тогда стояла весна, и Ловать плыла в черемуховом белом оперенье...

Я шел, ведомый моим новгородским другом, по берегу Ловати, мы оживленно переговаривались, зажигали костер за костром, что-то варили, подкреплялись — и опять ослабевали в дороге. На одной из ловатских излучин сивенький старикашка, похожий на ослабевшего за зиму кузнечика, только проснувшегося с первым весенним теплом, ловил на удочку рыбку. Что-то он замурлыкал и закурлыкал. Я не очень слушал его, поскольку в первый раз в жизни увидел Ловать. Только запомнил, что ловца зовут Иваном Карповичем, а фамилия его Карпов (рыбья фамилия). Он, кажется, что-то рассказывал о войне, которую всю прошел, вот от этого места, от Ловати, и до Эльбы...

Возле дома Ивана Карповича мяукал тощий, должно быть, еще молодой кот Васька (имя кота отгадалось само собой). На двери висел замок. Мы с женой и дочкой спустились ржами к реке. Из лозняковых кустов торчал прут дедовой удочки.

— Здравствуйте, Иван Карпович!

— Здравствуйте…

Старик стоял в реке по колено, в резиновых сапогах. В закопченном чайнике буруздились подлещики и плотички.

— Помните, в позапрошлом году...

— Помню, помню... Ну, пойдемте. Я так рыбачу, для удовольствия, для котов. У меня три кота и у дочки моей четыре. Зимой-то я у дочки в поселке живу... — Иван Карпович сматывал удочку и журчал, щебетал.

На реке ударила рыба.

— Это жерех бьеть, — сказал рыбак, — щука, голавль — те кругами ходють, а этот бьеть, как палкой... У нас река рыбная — Ловать. По большой-то воде на байдарках ездиють, у берег ткнутся и по суткам живуть, загорають...

Мы вышли к маленькой речке, в высоких, как у Ловати, бережках. Иван Карпович прилег грудью на гальку, припал губами к бегучей воде, легко поднялся.

— Вода студеная в ей. Летом студеная, а зимой не замерзаеть. Места у нас вольные. Весной черемуха цвететь, летом липа, воздух такой бываеть, любую болесть излечить. Я пчелок держу, двадцать пять домиков. Майский мед наилучший. Ко мне призжають, которые знають, и просють: «Дед, нету ли майского меду?» — «Есть, как не быть».

Мы шли тропинкой во ржи, и мне уже чудился заголовок к тому, что я когда-нибудь напишу об этой поездке на Ловать. Для того и поехал, чтоб написать.

И избу для того купил. Вошло в привычку, стало второй натурой: вначале изжить мое время вчерне, как все люди живут, а после переписать набело, отредактировать, выправить, спрямить. Заголовок такой: «Над Ловатью во ржи»... Недурно, правда? Почти как у Сэлинджера. Чем мы хуже?..

— Рожь нынче хороша, Иван Карпович, — заметил я с видом знатока.

— Рожь вырастить просто, — возразил раковский зимогор. — Бывало, рожь жали на пойме: две бабки (то есть два снопа) и мера. Деревни стояли все на виду: тут Раково, там вон Платки. Теперь все заросши, что оставши домов, ребята из поселка лазають, рушуть. Как Наполевон ишол...

Иван Карпович вспомнил французского императора, засмеялся и повторил:

— Как Наполевон ишол...

Вообще, исконные новгородцы, жихари здешних лесных, полевых, озерных, речных деревень обладают особой исторической памятью. Будто время прозрачно и чисто, как здешний воздух (не в смысле — запах, а в смысле — эфир): видать далеко назад. Предания глубокой старины сохраняются в памяти, как иконы в красном углу. Опять же их помнят бабки. Деды, может быть, помнили бы, но дедов раз, два и обчелся.

Однажды березовская баба Дуня, доводящаяся сватьей бабе Кате Егоровой (баба Катя — свекровь бабы Дуни), поведала мне такую бывальщину, из времен литовских нашествий на Новгородские земли.

— Литва ишла по Ловати, видють, орешки растуть. Вот яны давай шшелкать орешки зубами, все зубы пообломали. А тут баба онна́я узяла орешки от так от на ладошки да и растерла...

Когда шла литва по Ловати? Всего-то веков пять, а то и поболе тому назад. Через сколько же поколений просочилась молва о молодечестве ловатской бабы?! (Именно бабы!)

— ... У меня ночуете, — приглашал Иван Карпович, — завтра по холодку — и с богом!

Вскоре в потемках, среди хлама и неуюта своей бобыльской избы он потчевал нас простоквашей с медом.

— Ты, дочка, в сени сходи, там у меня вода принесена с родника. Мед так не пойдеть, его надо водой запивать. Молочка мне дочка принесла пять литров, вот скисло, а простоквашу я исть не могу. Кушайте на здоровье. Я молоко люблю. Мне больше ничего и не надо. Яблочки вон берите, чулановка сладкая, другие какие-то не знаю. У меня зубов нет. Мне семьдесят два года, сынок. А тебе?

Я сказал, сколько мне.