Любовь к трем цукербринам

оттуда на всеобщее обозрение разве что нашу

гомосексуальность — но никак не запущенный

геморрой третьей стадии, которым, кстати,

страдает куда большее число людей («Партiя

«Удар»,— сочинил бы Кеша.— Ми розповимо,

про що iншi мовчать!»).

Эта запредельная вытесненность собствен-

ной физиологии особенно сильна в среде про-

фессиональных красавиц (они никогда не кака-

ют и не пахнут потом, а только сверкают

голубыми льдинками глаз) и среди аристокра-

тов (немыслимый позор для Набокова — ис-

портить воздух в гостиной, а один наполеонов-

ский генерал, говорят, вообще умер от разрыва

мочевого пузыря).

Но почему мы, зловонные шелудивые обезья-

ны с постоянно урчащими животами, выстроили

для себя настолько неудобную репрессивную

культуру, основанную на полном отрицании

своей природы?

Склонные к социальному критиканству люди

говорят, что целью было создать рынок депиля-

торов, дезодорантов и вообще всяких космети-

ческих услуг. Это, конечно, звучит антибуржу-

азно и контркультурно — но думать так означает

путать причину и следствие. Попытка сделать

себя красивее собственной физической основы

и засекретить свою животную физиологию — это

именно изначальный фундамент, на котором

выстроена цивилизация в знакомой нам форме.

Причина в том, что в бесконечном реестре

возможного действительно есть счастливые

миры (счастливые не вообще, а только по срав-

нению с нами), жители которых весьма похожи

на нас по внешним формам, — но лишены уни-

зительных особенностей нашего обезьяньего

естества. У этих миров другая материальность.

Тело там не старится (во всяком случае так,

как наше), пища усваивается иначе, болезни

больше похожи на перепады настроения. Их

жители даже в самом неприбранном виде кра-

сивее нас в полном сценическом гриме. Их во-

йны похожи на схватки наших киногероев. Их

любовь действительно состоит из чистого на-

слаждения, а не из скрытых мук по поводу ме-

теоризмов, молочниц, складок жира и плохой

эрекции. Именно эти счастливые измерения

тщится изобразить азиатская иконография — и

Голливуд.

Один из таких миров был в свое время низ-

вергнут в пространство знакомых нам законов.

Вернее, он был просто уничтожен — теми са-

мыми Птицами, что преследуют наш род и се-

годня. Но его обитатели, как бы зацепившись за

более низкий слой бытия, нашли возможность

сохраниться в животных телах и быстро привели

свою культуру к близкому внешнему подобию

прежней. От этой древней катастрофы зазмеи-

лось множество новых маршрутов жизни — как

если бы пассажиры затонувшего корабля вы-

плыли на остров с обезьянами и, чтобы выжить,

стали обезьянами сами, но сохранили свои пла-

тья, обычаи и язык, только принялись брить

морды и делать косметику из глины.

И с тех пор эти обезьяны делают вид, что

они по-прежнему люди — имитируя то, чем были

когда-то их предки. Изменить свою животную

биологию они, конечно, не могут — на такое

нужны миллиарды лет. Но обезьяны научились

жить в режиме постоянного маскарада, притво-

ряясь, что имеют другую природу, чем их тела.

Даже простая попытка представить себе, чем

была бы наша жизнь без постоянного вытесне-

ния собственного естества способна давать ин-

тересные художественные эффекты — взять

хотя бы «Скромное обаяние буржуазии» Буню-

эля, где участники светского раута со спущен-

ными штанами сидят вокруг стола на стильных

унитазах, а кушать отходят в тайные кабинки.

Абсурд, в котором мы живем, не уступает этой

фантазии — он просто имеет другой знак.

Вот этот древний маскарад и есть наша куль-

тура. Занятно, что между островом обезьян и

местом, откуда плыл затонувший корабль, регу-

лярно ходят паромы. Каждая из обезьян в по-

рядке личной инициативы может вернуться в те

пространства, откуда когда-то был изгнан чело-

веческий род: есть уйма маршрутов, и по ним

умы с незапамятных времен путешествуют вверх

и вниз.

Но большинству обезьян вовсе не хочется

снова стать людьми. Им хочется выглядеть как

люди, пока они тусуются на обезьяньем острове.

Увы, дальнейшая судьба обезьяньего остро-

ва печальна. Я вижу такие струны возможно-

го — и их большинство, — в конце которых наш

заблудившийся род вытряхивают даже из ны-

нешних мешков с нечистотами (Мейстер Ке на-

ходится в начале пути к новому модусу бытия —

он все еще настоящая обезьяна, просто мало

двигается).

Затем мы падаем еще ниже, намного ниже —

в пространство, трудно поддающееся описа-

нию. Если продлить метафору, это нечто вроде

мира страдающих растений, которые мимикри-

руют под замерших обезьян. Это все та же ими-

тация принадлежности к более высокому клас-

су существ: растения изо всех сил делают вид,

что они обезьяны, используя порывы ветра для

симуляции телесного движения. С помощью

множества косметических ухищрений они ис-

кусно притворяются, что пердят, потеют и ры-

гают — и на построение этой дорогостоящей

иллюзии уходят почти все их скудные ресурсы.

Многие окажутся там, и искусство мими-

крии достигнет высот, по сравнению с которы-

ми померкнет весь земной гламур и индустрия

красоты.

В этом мире будет даже свое искусство —

пронзительное, горькое, честное, как бы набух-

шее вопросами «зачем?» и «за что?». И многие

великие художники будут веками оттачивать