Любовь к жизни

Мужчина выругался, отбросил пустое ружье. Затем, громко постанывая, начал подниматься на ноги. Дело это оказалось трудным и долгим. Суставы обратились за ночь в ржавые дверные петли. Кости в них терлись одна о другую едва ли не со скрипом, согнуть и разогнуть каждый удавалось лишь ожесточенным напряжением воли. Когда он, наконец, поднялся, ему потребовалась еще минута, если не больше, чтобы разогнуться и встать прямо, как подобает стоять мужчине.

Кое-как вскарабкался он на небольшой пригорок, вгляделся в окрестный пейзаж. Ни деревьев, ни кустов, ничего, лишь серое море мха, кое-где оживляемое серыми же камнями, серыми озерцами и серыми ручьями. И небо тоже было серым. Ни солнца, ни даже намека на солнце. Где тут север, он теперь никакого понятия не имел, потому что забыл, с какой стороны пришел вчера на это место. Но он не заблудился. В этом он был уверен. Скоро он доберется до «места, где растут короткие палки». Он чувствовал, озерцо это лежит где-то рядом, слева от него — быть может, даже за ближайшим невысоким холмом.

Он вернулся на место ночевки, чтобы увязать в дорогу тюк. Проверил, целы ли три пакетика со спичками, хотя пересчитывать их не стал. Зато помедлил, задумавшись, над туго набитым мешочком из лосиной кожи. Мешочек был невелик. Его ничего не стоило укрыть между двух ладоней. Вот только весил мешочек пятнадцать фунтов — столько же, сколько вся остальная поклажа, — и это мужчину тревожило. В конце концов, он отложил мешочек в сторону и снова начал скатывать одеяла. Потом остановился, глянул еще раз на мешочек. И схватил его, торопливо, вызывающе поглядывая по сторонам, как будто окрестное запустение норовило отнять его сокровище. И, когда он снова встал, чтобы выступить в дневной путь, сокровище уже лежало внутри тюка.

Он взял налево и пошел, время от времени останавливаясь, чтобы сорвать болотные ягоды. Лодыжка одеревенела, хромал он теперь сильнее, однако боль в ней была ничем в сравнении с болью в желудке. Голод рвал его острыми когтями. Они впивались и впивались в желудок, пока путник не утратил способность думать о направлении, в котором следует двигаться, чтобы добраться до «места коротких палок». От ягод эти когти не становились слабее, ягоды лишь разъедали язык и нёбо.

Он наткнулся на ложбину, в которой с камней и болотных кочек стали вспархивать куропатки. «Кер-кер-кер» — так они кричали. Мужчина бросался в них камнями, но ни в одну не попал. Тогда он опустил тюк на землю и пополз к ним, как подползает к воробьям кошка. Острые камни раздирали его штаны и вскоре от колен потянулся по земле кровавый след, но боль, ломившая их, тонула в голодной боли. Он полз, извиваясь, по мокрому мху, одежда его намокла, тело пробирала студеная дрожь, однако он этого не сознавал, так велика была его жажда добыть пропитание. И всякий раз новая куропатка вспархивала, свистя крыльями, пока их «кер-кер-кер» не стало казаться ему насмешкой, и тогда он принялся осыпать их бранью, добавляя к их крикам свои.

Один раз ему удалось подобраться к куропатке, которая, должно быть, спала. Он не видел ее, пока птица не выскочила прямо перед его носом из укрытия в камнях. Испугавшись не меньше, чем сама куропатка, он попытался схватить ее, но в пальцах его остались лишь три хвостовых пера. Он смотрел, как она улетает, ненавидя ее всей душой, — так, точно она причинила ему страшный вред. А потом вернулся назад и взвалил на спину тюк.

День тянулся, и ему попадались ложбины или топи, на которых дичь водилась во множестве. Стадо оленей прошло мимо него, двадцать с чем-то животных, прошло мучительно близко — только стреляй. Его обуяло дикое желание побежать за ними, он не сомневался, что смог бы нагнать их. Один раз навстречу ему попалась куница с куропаткой в зубах. Мужчина закричал. Крик его был страшен, однако куница, испуганно прянув в сторону, куропатку не бросила.

Уже под вечер он шел вдоль белого от известняка ручья, вилявшего среди разрозненных пучков камыша. Ухватив камышину поближе к земле, он выдернул что-то вроде маленькой луковки, размером не больше гвоздя, каким прибивают дранку. Плоть луковицы была нежна, зубы впивались в нее с хрустом, обещавшим упоительный вкус. Но волокна ее оказались жесткими. Да и вся она состояла из жилок, пропитанных водой, а насыщала не больше, чем болотные ягоды.

Он страшно устал, его то и дело охватывало желание отдохнуть — лечь, заснуть, — однако он шел и шел вперед, движимый не столько желанием увидеть «место коротких палок», сколько голодом. Он искал в бочажках лягушек, рыл пальцами землю, отыскивая червей, хоть и знал, что ни лягушки, ни черви так далеко севере не встречаются.

Он заглядывал в каждый бочажок, пока не увидел в одном — уже при наступлении долгих сумерек — рыбешку величиной с пескаря. Мужчина по плечо окунул в воду руку, однако рыбешка ускользала от его пальцев. Он окунул и вторую и взбаламутил белый донный ил. От волнения он оступился, повалился в воду и вымок по пояс. Вода стала слишком мутной, чтобы он мог различить рыбешку, пришлось ждать, пока не осядет ил.