Любовь к жизни

Человек закрыл глаза и с бесконечной тщательностью собрал в один комок все свои силы, сказав себе, что должен одолевать удушающую усталость, которая затапливала, точно морской прилив, все полости и прожилки его существа. Да, усталость походила на море, которое вздымалось и опускалось, мало-помалу затопляя его сознание. Временами он уходил в нее почти с головой и плыл, одолевая забытье все более слабыми гребками, и все-таки, благодаря некой странной алхимии души, отыскивал еще один, новый остаток воли и прорывался к поверхности.

Не шевелясь, лежал он на спине, слушая, как приближаются к нему сиплые вдохи и выдохи больного волка. Они подбирались все ближе, ближе, время тянулось бесконечно, но человек по-прежнему не шевелился. Вот они уже звучат у самого его уха. Сухой, шершавый, словно наждачный язык проехался по его щеке. И он выбросил перед собой руки — вернее, попытался выбросить их. Пальцы его скрючились, точно когти, но сомкнулись они в пустом воздухе. Быстрота и уверенность движения требуют силы, а сил у человека больше не осталось.

Терпением волк обладал неимоверным. Но и человек ему в терпении не уступал. Половину дня пролежал он недвижно, борясь с бессознательностью, ожидая, когда приблизится существо, которое жаждало пожрать его и которое сам он стремился пожрать. Море усталости то и дело перехлестывало через него и человеку начинали сниться длинные сны, однако все это время, засыпая и просыпаясь, он ждал сиплого дыхания и грубой ласки волчьего языка.

И однако же, дыхания он не услышал, а медленно выскользнув из сна, ощутил, как язык саднит его ладонь. Человек ждал. Ладонь мягко сжали клыки; нажатие их усилилось; волк напрягал последние силы, чтобы возить зубы в пищу, к которой он подбирался так долго. Но и человек ждал долго и теперь почти уже прокушенная ладонь его стиснула челюсть волка. И вторая ладонь медленно подползла к морде слабо дергавшегося зверя, чтобы столь же слабо вцепиться в нее. Еще пять минут, и человек всем своим телом придавил волка к земле. Сил, чтобы придушить его человеку не доставало, но лицо его притиснулось к шее волка и рот уже был набит звериной шерстью. Прошло полчаса и человек ощутил в горле теплую струйку. Приятного в ней было мало. Словно расплавленный свинец проталкивался в его желудок — и проталкивался одним лишь напряжением воли. А потом человек перевалился на спину и заснул.

На борту китобойного судна «Бедфорд» находились члены одной научной экспедиции. Они-то и заметили с палубы нечто странное на берегу. Какое-то существо перемещалось по песку к воде. Определить, что это такое, они не смогли, и, как положено честным исследователям, спустились в шлюпку, покачивавшуюся на воде у борта китобойца, и подплыли к берегу, дабы все выяснить. И увидели нечто вроде бы и живое, но названия человека достойное навряд ли. Оно было слепо и лишено сознания. Оно корчилось на земле, точно чудовищный червь. Бóльшая часть усилий его никаких результатов не приносила, однако червь упорствовал, извивался и перекручивался — и продвигался вперед на фут, примерно, за час.

Три недели спустя человек этот лежал на койке китобойного судна «Бедфорд», по ввалившимся щекам его текли слезы, он рассказывал о том, что ему пришлось пережить. А еще он лепетал что-то бессвязное о матери, о солнце южной Калифорнии, о доме среди апельсиновых рощ и цветов.

Еще через несколько дней после этого он уже сидел за одним столом с учеными, капитаном, его помощниками и штурманом. Он с вожделением всматривался в расставленную по столу обильную еду, беспокойно провожая каждый кусок ее взглядом и ощущая, когда кусок исчезал в чьем-то рту, острое сожаление. Он был в своем уме и все-таки, садясь с этими людьми за стол, проникался ненавистью к ним. Ему не давал покоя страх, что еды надолго не хватит. Он расспрашивал о судовых запасах продуктов кока, юнгу, капитана. Они несчетное множество раз успокаивали его, однако он никак не мог им поверить и изыскивал самые хитроумные предлоги, чтобы подобраться к кладовке и увидеть припасы своими глазами.

Потом все стали замечать, что он прибавляет в весе. Полнеет с каждым днем. Ученые покачивали головами и строили теории. Его попытались ограничить в еде, однако он все равно раздавался вширь и рубаху его уже распирало снутри брюшко.

Матросы только посмеивались. Они-то все знали. И ученые, устроив слежку за ним, узнали тоже. Увидели, как после завтрака он, сгорбясь, совершенно как нищий, протянул ладонь к матросу и о чем-то его попросил. Матрос ухмыльнулся и протянул ему кусок морского сухаря. Попрошайка жадно схватил сухарь, осмотрел его, как скупец осматривает золотую монету, и сунул за пазуху. Такие же пожертвования получил он и от других усмехавшихся матросов.