Любовь как сладкий полусон

Именно явное расположение Стеллы наполнило юношу той решимостью, что подтолкнула к форсированию событий. И он прямо поставил перед Стеллой вопрос о статусе Хорина.

– Юрка! Что за нахальство? – возмутилась девушка. – Ты несноснее Буратино, – отчитывала она его. – Он также длинненьким деревянненьким носиком тыкался в холст на стене, желая выведать: что там за очагом? Ведь я предупреждала тебя…По какому, интересно знать, праву ты так распоясался со мной?

– По какому праву? – решаясь на что-то, переспросил её Кондрашов.

– Да, – останавливаясь и вонзая лыжные палки в снег, воскликнула девушка, – хотела бы я знать!

– Что ж, – сжимая челюсти и перекатывая желваки на скулах, вслед за ней прекратил скольжение на лыжах паренёк, – я скажу по какому праву…Да по такому праву, что ты меня целовала четыре раза!

– Я? Четыре раза? – растерялась Кораблёва. – Ты шутишь?

– Первый раз – в тракторе, – чеканил молодой тракторист, – второй, когда я валялся на снегу у хижины дяди Толи, третий – за тост о милых дамах, четвёртый – когда спортивную шапочку на меня одевала. Вот!

– …Ах ты…Ах ты, мой миленький мальчишечка! – растроганно проговорила Стелла, на минуту позабыв о всякой строгости. – Подойди ко мне, пожалуйста, Юрочка! – неожиданно ласково попросила она.

И когда тот, насторожённый и непонимающий приблизился к ней, девушка приподнялась на цыпочки и поцеловала его в щёку. «Пятый, – сказала девушка. – Как любимого мальчишечку, но не более того…».

Затем студентка первой двинулась по колеям, проложенным Кропотовым. Кондрашов заскользил сбоку от неё по лыжне, протоптанной Шутовой.

– Юрочка, мне известно твоё отношение ко мне, – раздумчиво заговорила Кораблёва. – И пусть ты вторгаешься…в закрытую девичью сферу…Так и быть, тебе я расскажу…в пределах допустимого. Об этом не знает и Маринка. Не сомневаюсь, что об этом будем знать только я и ты.

От волнения Кондрашов что-то прохрипел, с трудом проглотив слюну и сделав кивок головой.

– Однажды мы с Маринкой зашли в бутик…, – припоминающе прищурилась Стелла.

– Извини…кгм-кгм, – прокашливаясь, всё ещё хрипел Юрий, – куда зашли?

– В бутик. Это модный магазин. Зашли просто поглазеть на шикарные вещицы – там цены заоблачные. Да дело не в этом. Там возле женского манекена стоят двое мужчин. Один из них смеётся и говорит: «Подумать только, когда я взглянул на эту фигуру от дверей, то принял за убийственно красивую девушку. А это ни на что не годная кукла». Так вот, я – тоже ни на что не годная кукла. Манекен. Бесчувственный пупс. Какая-никакая наружность есть, а внутри – пустота. Я понятно излагаю?

– Н-не…Не вполне.

– Путано, да? Ну, слушай…Я хочу любить и быть любимой. Как цыганка Аза, как всякая женщина. Для меня счастье – целовать и тискать малышей. Но едва какой-нибудь мужчина пытается сблизиться со мной, он тотчас становится неприятен. Извини, меня воротит с него…Не скрою, с некоторых пор меня это стало беспокоить. Я даже обследовалась в клинике. Доктора сказали, что с телом у меня всё в порядке, а вот с душой…Они полагают, что это из-за несчастья с мамой и папой. Это не лечится лекарствами. Здесь требуется время. А также мужчина, что подберёт ключик ко мне…Да я ещё сама по себе…непростая…Да приплюсуем мамино-папино советское воспитание…А где их сейчас взять: Мересьева или Гагарина? Так что, Юрочка, перед тобой, – невесело усмехнулась собеседница, – ни на что не годная кукла. Манекен. Пупс. И ты ни-че-го не потеряешь, когда по окончании практики я уеду…

– Не смей! – задохнулся в протестующем шёпоте юноша.

Кондрашов прервал Стеллу почти неслышно. Но столько в его выдохе было обиженной энергии, что далеко оторвавшиеся от них Кропотов и Шутова разом остановились и оглянулись.

– У вас всё нормально? – крикнул Виктор.

– Как вы там? – присоединилась к нему Марина.

Кораблёва в ответ им помахала рукой, показывая тем самым, чтобы они продолжали путь.

– Не говори так, ладно? – попросил Стеллу Юрий, когда лидирующий тандем двинулся к Замараевке. – Наоборот, чем больше я тебя узнаю изнутри, тем…ты для меня ближе и дороже.

– Я тебе сказала правду, – с проявившейся внутренней твёрдостью ответила ему студентка. – По женской части…я вот такая…Временно непригодная…

– А для меня ты – непревзойдённая! – неуступчиво твердил Юрий.

Вместо комментария Кораблёва медленно пошла вперёд, а когда Кондрашов поравнялся с нею, заговорила как бы сама с собой, вспоминая былое.

– Мой папа говорил: «Настоящий мужик – защита и опора». И это правда. Такого я полюбила бы, будь лысым и косолапым, неуклюжим и небогатым…Но чтоб в его ладонях я с детишками могла укрыться от этого жестокого мира. Понимаешь?… Вот ты, Юра, для меня особенный. Ты мне в радость. Но одного этого недостаточно…

– Боишься, что я ненадёжный? – пытался понять Кораблёву юноша. – Не сумею тебя с детьми прокормить?