Любовь как сладкий полусон

Расплужив лыжи, Юрий выполнил плавный поворот, гася скорость, а остановившись, закричал, задрав голову кверху: «Виват, Россия! Мы – лучшие! Давай!» Фигурка лыжницы затопталась на гребне, а затем замерла. Юноша уж было подумал, что она не отважится на спуск. Ан нет! Через секунду Кораблёва голубой капелькой сорвалась книзу.

И до половины склона дела у неё шли нормально: она двигалась в равноускоренном темпе. Так продолжалось до съезда её на осыпь. Там лыжницу дёрнуло, потом подбросило, и корпус безрассудной красавицы повело вбок. Правую ногу у неё поднимало всё выше и выше, а движение становилось всё менее управляемым. За завершающей фазой Кондрашов наблюдал искоса, полуприкрыв глаза ладонью. К подножию горы студентка уже не спускалась стойким оловянным солдатиком, а летела пущенной стрелой, сбившейся с заданной траектории. В месте её падения снег взорвался белым облаком…И наступила гнетущая тишина…

К воронке «от взрыва» паренёк не бежал, а летел торпедой. В

метре от «кратера» он бросил палки, дрожащими руками отцепил лыжи и пополз на четвереньках.

Запорошённая снегом с ног до головы, Стелла лежала ничком, повернув голову направо, и не подавала признаков жизни. Юрий, затаив дыхание и внутренне кляня себя последними словами, в жутком ожидании непоправимого прикоснулся к плечу отчаянной горнолыжницы. «Сте-е-елла!», – с отчаянием и запоздалым раскаянием позвал Кондрашов. Угрожающее безмолвие было ему ответом. Холодея от ужасного предположения происшедшего, юноша вторично просипел: «Сте-е-елла!…»

Томительные секунды тянулись часами…Прелестные спелые губы пострадавшей, к коим не смел прикоснуться ни один смертный, нежданно-негаданно дрогнули в озорной милой улыбке, обнажая два изумительно ровных жемчужных ряда зубов, и девушка пушкинской царевной, очнувшейся от летаргического сна, блаженно и томно произнесла:

– Боже! Как хорошо!

– О-о-о! – в изнеможении выдохнул спасённый Юрий, обессиленно падая близ своей повелительницы.

Так они пребывали в недвижимости и забытьи, вне времени и пространства, переживая негу молодости, окутавшую их, и доступную исключительно им двоим. И взирая на них с вышины, ангелы полагали, что на пушистой перине Матушки-зимы возлежат наисчастливейшие во вселенной возлюбленные, приходящие в себя после неизъяснимых мгновений высшего наслаждения.

Первой очнулась Стелла. Она встрепенулась пташкой, запутавшейся в силках, и расслабленно попросила: «Юрочка, помоги мне…» Кондрашов без промедления захлопотал, засуетился вокруг девушки, озабоченно справляясь о её самочувствии. Но стоило ему, утопавшему по пояс в снежной целине, поднять Кораблёву, прикинувшуюся беспомощной Лисой Патрикеевной, на ноги, как она с лукавым смехом бросилась к избушке.

Пока облапошенный простофиля вставал на лыжи, разыскивал палки, студентка оказалась уже на полдороге к цели. Юрий настиг плутовку лишь у самого крыльца, и в домик они вбежали нога в ногу. Тогда как Виктор и Марина ковыляли где-то по равнине.

3

– Наша взяла! – ликовала Стелла в тесной прихожей, расстёгивая замок-молнию на одежде.

– Лихо мы их кинули, – по-мужски степенно солидаризировался с ней Кондрашов, принимая от неё курточку, шапочку и размещая

их на вешалке.

Стелла сняла верхнюю одежду и стояла перед Юрием в спортивных брючках и легкой кофточке. Светлые пряди её волос рассыпались в живописном беспорядке. Она принялась укладывать их посредством заколок на затылке, открывая тем самым нежно рдевшие ушки и изящную шею, отчего выражение лица и фигурка красавицы приобрели особенно хрупкий и доверчивый вид. Экспромтом созидая причёску, Кораблёва закинула руки назад и кверху, и невольно элегантно выгнула свой стан.

Юноша, находясь в шаге от неё, в сиянии солнечных лучей различил сквозь ажурную ткань кофточки силуэт упругой девичьей груди, всё ещё учащённо вздымавшейся после быстрого бега, темнеющие очертания сосков и отдельные детали лифчика. Фибры его мужского существа по-звериному обострились, и он ощутил, что тело Стеллы источает едва уловимый аромат пикантного, дразнящего и свежего, будто сок берёзы в апреле, женского пота. Кондрашов почувствовал, что в подложечной области у него что-то тревожно и сладостно заныло, опускаясь всё ниже и ниже; во рту пересохло, неуёмный жар ударил в голову и вскружил её, а конечности охватила мелкая дрожь, какая случается в приступе тропической лихорадки.

В данном месте повествования сама собой напрашивается назревшая ремарка, требующая пояснения о том, что Стелла была, что называется, во вкусе юноши во всех отношениях. В том числе, извиняемся за выражение, и в плотском.

Тело Стеллы…Вот тут Кондрашов незамедлительно гнал прочь вульгарные помыслы, возможно, уместные в иных случаях. По отношению к любимой, он не воспринимал её плоть как самоцель. Природная составляющая девушки являлась для него одним из желанных средств выражения её прекрасного светлого и чистого образа.