Любовь как сладкий полусон

Вопреки ожиданию, оторопевшего Кондрашова, после того как с него сняли отпечатки пальцев, сотрудники милиции не поместили в клетку к павианам, не повели в зоопарк, за неимением такового в райцентре, а элементарно засунули в обыкновенную каменную каморку. Длина и ширина камеры почти совпадала с габаритами двери, ведущей в неё. На двери имелось маленькое зарешёченное окошечко. Через него даже лицо дежурного было «в клеточку».

Осмотрев свою новую обитель, Юрий сообразил, что это и есть «обезьянник». Потому, соответственно своему «зоологическому статусу», мстительно скорчил нечто похожее на «рыло гамадрила» капитану, расположившемуся за большим пультом.

Каморка в виду малых размеров позволяла либо стоять навытяжку, либо сидеть на приколоченной к стене лавочке. Пытаясь сохранить присутствие духа, обитатель «обезьянника» философски размышлял о том, что вне зависимости от того, предпочтёт ли он стоять навытяжку или сидеть вразвалку, официально всё равно будет считаться, что он сидит. И потому он «развалился до разложения». В смысле присел. Да так, что заядлые двоечники с последней парты позавидовали бы фривольности его позы.

Впрочем, на космонавта Кондрашов явно не потянул бы, ибо испытание одиночеством истощило его терпение очень скоро.

– Товарищ капитан! – не выдержав, обратился он к дежурному. – Объясните, пожалуйста, за что меня забрали.

– А! Что?! – вздрогнул от неожиданности офицер, устало задремавший на исходе дежурных суток.

– За что меня забрали, товарищ капитан?

– Бы-блин! – выругался милиционер. – Ты чё бакланишь? Тебя посадили? Вот и сиди! «За что, за что…», – проворчал он. – Было бы за что, вообще бы расстреляли! Понял?

– ??? – потеряв дар речи, немо взирал на него задержанный.

– И товарищей себе поищи в другом месте, – продолжал его воспитывать сотрудник органов. – Теперь тебе товарищи знаешь кто? Кореша, друганы, братаны, которые этажом ниже, в подвале, на нарах в пердячем пару коптятся! Понял?

Юрий не нашёлся, что ему ответить. Это он внешне, несмотря ни на что, стремился выглядеть молодцом. В действительности же был подавлен. Прежде с ним столь грубо и бесцеремонно нигде не обращались – ни в команде, ни в школе, ни в совхозе, не поминая уж про дом. Юрий как никогда остро ощутил, насколько могуча и враждебна новая действительность. И он в ней – песчинка, каковую роковой ветер способен занести в те дали, из коих не возвращаются.

На паренька потоком нахлынули думы об отце, который на него рассчитывал как на главного помощника, о маме и её больном сердце, о плачущем Веньке, оставшимся с чужим человеком. Он не оправдал надежд, которые на него возлагали бесконечно близкие ему люди. Он обманул их. И это ранило его больнее всего.

Молодой узник, естественно, довольно быстро сообразил «за что» его забрали. И возмущался для вида. Однако Юрий и предположить не мог, что за расправу с собакой могут арестовать. Сейчас, остыв, он прочувствовал, что поступил плохо, но, честно говоря, ему по-прежнему не было жаль злобную тварь, кровь которой заражена ненавистью к людям. Зато юноша однозначно осознал, что дикарским убийством животного сам себя смешал с грязью. Сам себя поставил на одну ступеньку с самохинским волкодавом.

И Кондрашов уж склонился было к тому, чтобы повиниться перед тем безымянным следователем, что должен приехать с места происшествия, и будь что будет! Но внезапно страшная мысль иглой пронзила его мозг, опалила сознание и сдавила грудь: ружьё! Дедовское ружьё! Двустволка, которой он ещё сильнее подведёт отца. А вдруг ему добавят срок?! Или что-то ещё?…

И Юрий как бы влез в шкуру мифологического неприкаянного буриданова осла, по обе стороны от которого на одинаковом удалении положили абсолютно равные охапки сена. И осёл не мог сдвинуться с места, раздираемый надвое равнодействующими стимулами. Только у осла они были одинаково лучшие, а не одинаково худшие. Как там говорил «затурканный» мужик из фильма «Чапаев»: «Ну, куды крестьянину податься?»

5

Уже заступила на службу новая дежурная смена, когда на пульт поступил сигнал. Новый дежурный взял телефонную трубку, кого-то выслушал, а затем крикнул своему помощнику:

– Стрелков! Отведи этого к Плеханову, – и указал на Кондрашова.

– Ща-а-ас, – лениво отрапортовал ему помощник.

Юрия привели в кабинет, расположенный на втором этаже здания. Кабинет представлял собой убогое тесное помещение с засаленными обоями. В нём имелись два стола, два металлических сейфа, встроенный в стену шкаф и несколько стульев. За столом справа сидел мужчина лет тридцати с красными воспалёнными глазами.

– Оставь, – дал он отмашку конвоиру.

– Ага-а, – всё столь же вяло ответил Стрелков и вышел в коридор.

– Следователь Плеханов, – представился мужчина доставленному. – Садитесь и назовите, пожалуйста, себя.

– Не назову, – ответил доставленный. – И не буду разговаривать с вами, пока вы мне не скажете, что с моим братом Вениамином.