Любовь как сладкий полусон

– Ту, ту, ту, ту, ту, ту, ту, – пресёк словесные оправдания хитрец-правовед.

И жестом Дэвида Копперфильда вытащил всё из-под того же стола…банку, которую молодой тракторист выбросил в тёмном переулке. Отныне Юрия уже не удивило бы, если бы Плеханов следующим «заходом» извлёк оттуда самого Хорина.

– Баночку мы нашли в переулке. На ней отпечаточки пальчиков. Не стану уверять, что ваших – пока экспертиза не готова. Но это вопрос нескольких часов, – веско, ну о-очень веско проговорил дока по изобличению преступников. – Равным образом мы взяли образцы проб масла из банки и с «джипа». Непосвящённому ясно, что пробы идентичны, и экспертиза данный вывод подтвердит.

– Я спал, – весьма неубедительно твердил настырный замараевец.

– Кондрашов, – начинал терять терпение следователь, – я с вами предельно откровенен: ваше положение безнадёжно. Я бы вам посоветовал не тянуть резину. Это не в ваших интересах. И знаете, почему?

– Почему? – самим вопросом косвенно признал причастность к ночным похождениям тот.

– По двум причинам. Первая. Вы связались с Хориным, а его папаша – большая шишка. О чём тут талдычить, если сам начальник областного УВД взял дело на контроль. Скажу прямо: даже если бы вы были ни при чём – всё равно стали бы при чём.

– Погодите, как так?! – вспылил Юрий. – У нас же…правовое государство! Я такой же гражданин, что и Хорин.

– Какой такой же? – фыркнул Плеханов. – Есть элита, и есть все прочие.

– А вы не знаете, кем я ещё стану, – от безвыходности глупил подозреваемый.

– Да никем ты уже не станешь, – обрезал дискуссию следователь. – Рождённый ползать летать не может. И вторичная причина. Вы – при чём. Добытых улик предостаточно, чтобы вас осудил любой судья и без вашего «да». Но такой уж заведён порядок, что наши заплечных дел мастера приучены вышибать «царицу доказательств», то есть признание. Есть у нас такой спец – Гербалайф. И мне просто жаль, если вы попадёте к нему на «разделочный стол». Ясно?

– Д-да…Но я…Я стёкол не бил и ничего не поджигал.

– И не хотели?

– И не хотел.

– Мне тоже всё стало ясно, – вздохнул подсказчик. – Я задерживаю вас по сотке, Кондрашов.

– По какой «сотке»? – вопросительно свёл брови к переносице Юрий.

– Сотка? – оторвался Плеханов от бланка, к заполнению которого он уже приступил. – Это протокол задержания подозреваемого на основании статьи сто двадцать второй процессуального кодекса. Вас спустят в подвал, где у нас находятся камеры ИВС – изолятора временного содержания. В течение трёх дней вам предъявят обвинение, на основании чего арестуют уже до суда.

– Меня?! – не веря ушам своим, переспросил юноша зазвеневшим от обиды голосом. – За что? Я же вам могу честное слово дать, что я ничего не бил и ничего не поджигал. Да я вот сейчас встану и уйду от вас! И ещё поглядим, кто с кем сладит!

– Надеетесь, брошусь за вами, руки стану марать? – был снисходителен сотрудник милиции. – Была нужда. И не притронусь. Пуля догонит. Не моя, а того же Гербалайфа. Слышал, небось, популярное выражение: убит при попытке к бегству? – перешёл он на «ты». – Напрашиваешься, чтобы это выражение зачислили и на

твой лицевой счёт?

– Ничего я не напрашиваюсь.

– А чего пожелтел физиономией? Страшно? А ты на что надеялся? Наша контора шуточек на дух не переносит. Чисто по-человечески порекомендую тебе: гонору и спеси поубавь, а то рога пообломают. И учти на будущее, глупый дурашка, что некоторые наши кадры спецом провоцируют задержанных на инцидент, на драку, чтобы затем натянуть дополнительно ещё и статью за сопротивление милиции. А следы побоев у преступников списывают на это.

Притихшего Кондрашова «спустил в подвал» уже знакомый Стрелков. Юрий попал в камеру под номером одиннадцать.

6

В камере уже содержалось двое заключённых. Один из них, словоохотливый старикашка с обширной лысиной, оказался вором-рецидивистом по фамилии Троцюк. Он, к вящему изумлению юноши, не только не чурался криминального прошлого, но кичился им.

– А как вас по имени-отчеству? – вступил с ним в диалог Юрий, брезгливо опускаясь на сплошные низенькие нары, тянувшиеся вдоль стены, противоположной входу, и застеленные грязными тощими тюфяками.

– Гы-гы! – хохотнул дедуля. – Имя-отчество…Да ты меня, милай, Шасть зови. Энто у меня кликуха таковская – Шасть.

– Это кто? – шёпотом осведомился Кондрашов про второго арестанта.

Второй арестант был дюжим мужиком, примостившимся на другом краю нар. Он уставился на какую-то точку на стене, видимую исключительно ему, и непрерывно раскачивался туловищем взад-вперёд, наподобие маятника.

– Это убивец, – также приглушив говор, растолковал Троцюк. – Ваня Холодов. Вчерась жинку мочканул. Уже вторую. По молодости за первую срок отмотал. Год тому уж как откинулся, срок то ись отмотал. Оженилси. И вот, вторую к Богу на руки послал.

– А чего он всё качается?

– Да шут его разберёт! Тёмный, образина, як арап Петра Великого. Так вот покачается, покачается, да и нас с тобой мочканёт! – опасливо оглядываясь, отнюдь не проявлял жизнерадостности Шасть. – Тебя чаво на кичман бросили?