Любовь хорошей женщины

— Вы знаете, есть одна причина, по которой он должен быть жив, — сказала Сонье. — Он мне не снится. Мне снятся умершие. Все время мне снится моя свекровь.

— Мне ничего не снится, — сказал Кент.

— Всем людям снятся сны, — возразила Сонье. — Вы просто не помните.

Он потряс головой. Кэт еще жива. Она живет в Онтарио. В Холлибёртоне, недалеко от Торонто.

— Твоя мать знает, что я здесь? — спросил он у Ноэль.

— О, ну конечно, — ответила та. — Наверняка.

Но никто так и не постучался в двери. Когда Дебора спросила его, хочет ли Кент сделать крюк, он ответил:

— Давай не сбиваться с дороги. Не стоит.

Кэт жила одна у озерца. Мужчина, выстроивший вместе с нею дом, в котором они с Кэт прожили довольно долго, умер.

— Но у нее есть друзья, — сказала Ноэль, — она в порядке.

Когда Сонье упомянула Кэт ранее в их разговоре, у Кента возникло теплое и опасливое ощущение, что эти две женщины все еще общаются. Существовал риск, что ему придется выслушать то, чего он знать не хотел, но была и надежда, что Сонье донесет Кэт, как хорошо он выглядит (и он полагал, что хорошо, — неизменный вес и ровный загар с Юго-Запада) и как он счастлив в браке. Ноэль могла сказать что-то подобное. Но слово Сонье значило бы больше. Он ожидал, что Сонье заговорит о Кэт снова. Но Сонье не пошла этим галсом.

Вместо Кэт она была одержима Коттаром, глупостью и Джакартой.

Беспокойство сейчас нарастало не в нем самом, но за окнами, где ветер беспрестанно раскачивал кусты и напирал все сильнее. И это были не те кусты, что опускали длинные, подвижные ветки перед таким ветром. Ветви этих кустов тугие, и листья так тяжелы, что каждый куст надо как следует раскачать, чтобы вырвать с корнем. Солнечный свет оплавил маслянистую зелень. Ибо солнце еще сияло, но ветер нагнал тучи, хотя это не означало, что польет дождь.

— Еще выпьем? — спросила Сонье. — Меньше джина?

Нет, после таблетки он не мог.

Все теперь было в спешке. Кроме случаев, когда все тянулось безнадежно медленно. В дороге он просто ждал, когда Дебора довезет его до следующего города. А потом что? Ничего. Но порой приходило мгновение, когда казалось: все может что-то ему сообщить. Качающиеся кусты, выцветающий свет. Все мгновенно, наспех, когда невозможно собраться. Только-только захочешь подвести итоги, а перед тобой прыткий, бестолковый вид, будто глядишь с вертящейся карусели. И тогда тебе в голову приходит ложная идея. Что кто-то умерший жив и находится в Джакарте.

Но какой толк знать, что этот кто-то жив, что можно доехать до самой его двери, если ты упускаешь эту возможность?

Что важнее этой жертвы? Увидеть в ней чужую, не веря, что она была твоей женой, или увидеть, что она никогда не могла быть чужой и все же недостижимо далека от тебя.

— Они сбежали, — сказал он. — Вдвоем.

Сонье позволила бумаге, что лежала у нее на коленях, упасть на пол и присоединиться к прочим листам.

— Коттар и Кэт, — сказал он.

— Такое случается каждый день, — согласилась она. — Почти каждый день в это время года, когда под вечер поднимается ветер.

Пятнышки величиной с монетку поймали свет, пока она говорила, словно зеркало посылало солнечные зайчики.

— Жена ваша что-то долго ходит, — сказала она. — Абсурд, конечно, но молодежь меня не интересует. Если бы они исчезли совсем, и тогда это не имело бы значения.

— Напротив, — сказал Кент. — Вы же говорите о нас. О нас.

Благодаря таблетке его мысли растягивались длинными и прозрачными языками и начинали светиться, как шлейфы пара. Он сейчас исследовал мысль, относящуюся к пребыванию в этом доме, к словам Сонье о Джакарте, к ветру, сдувающему песок с дюн.

Мысль, как-то связанную с нежеланием продолжать — продолжать возвращение домой.

Остров Кортеса

Невестушка. Мне было двадцать лет, ростом была я пять футов и семь дюймов, весила фунтов сто тридцать пять — сто сорок, но некоторые (жена Чессова начальника, например, секретарша постарше в его офисе, миссис Горри, жившая этажом выше) называли меня не иначе как «невестушка». Иногда — «наша невестушка». Мы с Чессом превратили все в шутку, но на людях он принимал это мое звание с видом любящим и заботливым. Я же натянуто улыбалась, смущалась, но не возражала.