Любовь хорошей женщины

Больше ничего не оставалось, как пуститься в пространные объяснения, дойти до истории ночевки в деревенской гостинице, когда она была маленькой девочкой, путешествующей с мамой: мозаики на стене, всплывшие сегодня воспоминания, столбы, она, конечно же, ошиблась и очень извиняется. Обращалась она непосредственно к седобородому, поскольку, казалось, только он желал ее слушать или был способен ее понять. Руки и спина онемели под тяжестью Дейзи и еще оттого, что все тело напряглось, натянулось как струна. И еще она думала, как все это описать, на что это похоже, — все равно что оказаться вдруг в кульминации одной из пьес Пинтера[29]. Или посреди ее обычного ночного кошмара — полный партер бесстрастных, безмолвных, враждебных зрителей. Седобородый заговорил, когда она уже не знала, что бы еще придумать такого заискивающего или извиняющегося. Он произнес:

— Я не знаю. Вам надо спросить Гарольда. Эй! Эй, Гарольд. Ты знаешь что-нибудь о картинах, сделанных из битого стекла?

— Скажи ей, что, когда она тут разъезжала и пялилась на мозаики, меня еще не родили.

— Вам не повезло, леди, — сказал седобородый.

Татуированный присвистнул.

— Эй, ты, — обратился он к Филипу. — Эй, парень. Можешь сбацать чего на пианино?

Пианино стояло позади Гарольда. Рядом не было ни стула, ни скамьи — Гарольд сам занимал большую часть пространства между пианино и столом, — и неуместные вещи, какие-то тарелки, пальто, кучами валялись на пианино, впрочем, как и на каждой поверхности в доме.

— Нет, — быстро сказала Ева. — Нет, он не умеет.

— Я его спрашиваю, — сказал татуированный. — Можешь чего сбацать?

— Оставь мальца в покое, — сказал седобородый.

— Просто спросил, может он сыграть чего, — что в этом не так?

— Оставь его в покое.

— Видите ли, я не могу развернуться, пока кто-нибудь не перепаркует грузовик, — сказала Ева.

Она подумала: «В этой комнате пахнет спермой». Филип молча жался к ее ноге.

— Если вы просто отъедете… — сказала она, оборачиваясь в надежде найти коротышку за спиной.

И осеклась, не найдя его там, да и вообще в комнате, — он ушел, а она не заметила. А что, если он запер дверь?

Ева взялась за ручку и нажала ее, дверь открылась с трудом и во что-то уперлась дальше. Коротышка там и оказался — подслушивал, сидя на корточках. Ева вышла, уже не обращаясь к нему, прошла кухню, Филип семенил рядом, как самый послушный ребенок в мире. По узкой дорожке на входе, через весь хлам, и когда они вышли на свежий воздух, она наконец вдохнула его, потому что почти все это время едва дышала.

— Вам бы надо ехать по дороге дальше и там спросить про жилье кузины Гарольда, — послышался голос коротышки за спиной. — Там место хорошее. У них новый дом, и хозяйка она что надо. Они покажут вам и мозаики, и все, что захотите, они люди радушные. Усадят вас и накормят, и никто не уйдет с пустым желудком.

Наверно, коротышка не все время корячился под дверью, потому что грузовик он передвинул. Или кто-то другой. Грузовик вообще исчез — убран в какой-нибудь сарай или припаркован неизвестно где.

Ева коротышку проигнорировала. Она пристегнула Дейзи. Филип пристегнулся сам, без напоминания. Откуда-то появилась Трикси и обошла машину с безутешным видом, обнюхав все четыре колеса. Ева села за руль, закрыла дверь, положила потную руку на ключ. Машина завелась, и она въехала на гравий — в пространство, окруженное густыми кустами (ягодными, предположила она) и пожелтевшими лилиями в лопухах. Кое-где кусты были придавлены кучами старых покрышек, бутылок и жестяных банок. Трудно было представить, что весь этот мусор выброшен из дома, учитывая то, что там осталось, но, вероятно, так и было. И когда Ева разворачивала машину, она увидела какие-то фрагменты стены, открывшиеся в местах, где кусты были придавлены, обломки, на которых виднелось нечто белое.

Ей казалось, что она видит сверкающие осколки, вдавленные в стену.

Она не притормозила, чтобы вглядеться. Хоть бы Филип ничего не заметил — а то еще захочет остановиться. Она направила машину к аллее и миновала грязные ступени, ведущие к дому. Коротышка стоял там, маша обеими руками, и Трикси махала хвостом, уже стряхнув пугливую покорность настолько, что залаяла на прощанье и погналась за ними полпути до аллеи. Погоня была чистой формальностью, собака легко настигла бы их, если бы захотела, Еве пришлось замедлиться, когда она доехала до колеи. Она двигалась так медленно, что появившаяся из высоких сорняков фигура поравнялась с ними и легко на ходу открыла с пассажирской стороны переднюю дверцу, которую Ева не догадалась запереть, — и запрыгнула в машину. Оказалось, что это блондин, сидевший за столом спиной к ней, тот, чьего лица она не видела.

— Не пугайтесь. Никому не надо пугаться. Я просто подумала, не подкинете ли меня, ребята, хорошо?

Блондин оказался не мужчиной или мальчиком, это была девушка, девушка в чем-то грязном, похожем на нижнюю рубашку.

— Хорошо, — сказала Ева.

Каким-то чудом ей удалось не въехать от неожиданности в дерево.