Любовь хорошей женщины

— Я не знаю ни о каких картинах. Видите, если бы они были тут, на фасаде, я не мог бы их видеть, потому что Гарольд развалял эту стену.

— Нет, они были не в доме, — сказала Ева. — Но не важно. Это было давным-давно.

— Да-да-да, — продолжал мужчина куда более приветливо. — Зайдите и попросите Гарольда все вам рассказать. Вы знаете Гарольда? Он хозяин тутошний. Хозяйка-то здесь Мэри, но Гарольд поместил ее в богадельню, так что теперь сам хозяйствует. Он не виноват, ей пришлось туда отправиться.

Он полез в грузовик и вытащил две упаковки пива.

— Мне надо было в город. Гарольд послал меня в город. А вы идите. Заходите. Гарольд будет рад повидаться.

— Рядом, Трикси, — строго сказал Филип.

Собака скулила и прыгала вокруг них, Дейзи повизгивала от страха и удовольствия, и как-то они оказались на дорожке, ведущей к дому, а потом и у входа. Ева несла Дейзи, а Филип и Трикси карабкались рядом по земляным буграм, бывшим когда-то ступеньками.

— Открывайте, и вперед, — сказал мужчина. — Идите прямо. Ничего, что здесь не так чисто, как бывало раньше? Мэри в богадельне, никто не убирается больше, как раньше.

Невероятный беспорядок — вот через что им пришлось идти, — такой, что годы понадобились бы, чтобы навести здесь чистоту. Нижний слой представлял собой стулья, и столы, и диваны, и, возможно, пару печек, ветхие простыни, и газеты, и оконные шторы, и мертвые растения в горшках, и бревна, торчащие из стен, и сломанные осветительные приборы, и карнизы для занавесок поверх всего этого, иногда до самого потолка, заслоняя наружный свет. Чтоб видеть путь, у входной двери горел светильник. Мужчина поставил на пол упаковки с пивом, открыл дверь и позвал Гарольда. Уже трудно было сказать, где они находились сейчас, — видны были кухонные шкафы с дверцами без петель, какие-то банки на полках, но тут же стояли две раскладушки с голыми матрасами и мятыми одеялами. Окна настолько успешно скрывались за мебелью или развешанными лоскутными одеялами, что найти их было трудновато, и пахло, как в лавке старьевщика, тут же забитая раковина и, возможно, забитый туалет, остатки еды и жира, запах сигарет и человеческого пота, и собачьего дерьма, и полного помойного ведра.

Никто не отозвался на крик. Ева обернулась — места для этого в комнате хватало, в отличие от передней, — и сказала:

— Я не думаю, что…

Но Трикси путалась у нее под ногами, и мужчина обошел ее, чтобы постучать в другую дверь.

— А, вот он где, — сказал он, все еще громко, хотя дверь уже открылась. — Вот он, Гарольд, тут он.

И тут же Трикси рванулась вперед, и другой мужской голос сказал:

— Блин. Убери собаку отсюда.

— Тут вот дама хочет глянуть на какие-то мозаики, — сказал коротышка.

Трикси взвыла от боли — кто-то ее пнул. Делать нечего, Ева вошла в комнату. Это оказалась столовая. С массивным обеденным столом и стульями столу под стать. За столом сидели три человека и играли в карты. Четвертый встал, чтобы ударить собаку. Температура в комнате доходила градусов до тридцати с гаком.

— Закройте дверь, сквозит же, — потребовал один из сидящих.

Коротышка выудил Трикси из-под стола и вышвырнул в другую комнату, потом закрыл дверь за Евой с детьми.

— Черт. Блин, — сказал вставший мужик.

Его грудь и руки так густо покрывали татуировки, что кожа казалась фиолетовой или синеватой. Он тряс ногой, словно ушиб ее. Наверное, ушиб, когда пнул Трикси.

Спиной к двери сидел юноша с острыми, узкими плечами и нежной шеей. По крайней мере, Ева предположила, что он юн, потому что прическа его представляла собой торчащие во все стороны крашеные золотистые перья, а в ушах висели золотые кольца. Юноша не обернулся. Человек, сидящий напротив юноши, на вид был Евиных лет, бритый наголо, с аккуратной седой бородкой и кровянистыми прожилками в глазах. Глаза эти глядели на Еву недружелюбно, но осмысленно, с проблеском ума, чем седобородый отличался от татуированного, смотревшего сквозь нее, словно она была галлюцинацией, которую он решил не замечать.

В конце стола, в кресле хозяина или отца семейства, сидел человек, приказавший закрыть дверь, но сидел, не поднимая головы и вообще никак не реагируя на вторжение. Был он мосластый, толстый, бледный, на голове курчавились потные патлы, и, насколько Ева могла видеть, был он совершенно голый. Татуированный и блондин были в джинсе, а седобородый — в джинсах и клетчатой рубашке, застегнутой до горла и подвязанной галстуком-ленточкой. На столе стояли стаканы и бутылки. Человек в кресле во главе стола, видимо Гарольд, и седобородый пили виски. Двое других — пиво.

— Я ей и говорю, может, и были мозаики на фасаде, но она туда не пошла, вы же его разваляли, — сказал коротышка.

— А ты заткнись, — буркнул Гарольд.

— Я прошу прощения… — начала Ева.