Любовь, Конец Света и глупости всякие

Кукла Зина была всем хороша — в якутской шубке, с черными косами, но в одиночку Таньке с нею не игралось. Куда больше нравилось на «пианино» играть: это когда мама укладывала аккордеон на табуретку, а Танька клавиши нажимала. Звуки извлекались, если мама растягивала меха: назад-вперед, назад-вперед. Большое пианино было бы лучше, но такое Таньке лишь оставалось хотеть, а вот о рояле даже мечтать не могла. Из всех подружек лишь у Дианы был рояль — черный, огромный и такой блестящий, что его только гладить хотелось и подавлять непременный соблазн полизать лакированные бока.

Отец у Дианы был известнейший композитор. Не проходило дня, чтобы о нем по радио не говорили. И по телевизору он выступал. Танькиного папу, правда, тоже показывали: в концертах и в передаче «Музыкальный ларек», но композитора намного чаще. А у себя дома он уж вообще часто бывал, и свою дочку любил без памяти, и называл ее очень по-модному — Ди. Да и кто Ди не любил? Она же красивая была вся такая и синеглазая, с кудрями до плеч, и на рояле вовсю играла уже, хоть и была Таньки на год моложе. В репертуаре, правда, были лишь гаммы да «Мишка с куклой», но это не так важно — Ди пользовалась у Таньки большим авторитетом.

Играли они как-то с Ди и куклой Зиной в «дочки-матери». Эту игру Танька всем сердцем терпеть не могла: ей всегда отводилась роль папы. Не возражала вслух только из уважения к Ди. Что говорят папы и как вообще ведут себя повседневно, Танька понятия не имела, и поэтому, молча перебирая клавиши аккордеона, изображала пианиста. Ди, прекрасно вошедшая в роль «матери и жены», поглядывала на «муженька» снисходительно:

— Если бы мне лазрешили выблать кальеру, я бы не стала иглать на пианино. Я бы стала иглать на склипке!

— Ди! На скдипке? — изумилась Танька. Она и впоследствии не научилась правильно выговаривать «р». — Но почему?

— Да патамушта склипка — цалица музыки! — торжественно провозгласила Ди. У той абсолютно все речевые дефекты прошли с возрастом.

Через неделю после их разговора Танька с пестрым букетом георгинов и портфелем, перешедшим «по наследству» от соседа-четвероклассника, отправилась в первый класс. Георгины еще не успели завять на столе первой учительницы, как произошло иное событие.

Явилось оно в образе необычайно высокой и сухопарой тетеньки, сильно похожей на дяденьку: с короткой стрижкой, низким голосом, только с помадой на губах, очень яркой. Тетенька вошла в класс после уроков и объявила, что она из музыкальной школы, где в классе скрипки случился недобор, и если из детей кто-либо хочет в скрипачи записаться, надо прийти с родителями, прослушивание в три.

Упустить такой шанс Танька никак не могла. Ни в коем случае! Только одна проблема нарисовалась: мама была на работе. Бабушки, как на грех, дома тоже не оказалось, хоть та работала лишь по утрам — церковной певчей, а после обеда не отлучалась почти — ну разве в аптеку там, за глазными каплями, или за кефиром в молочный, или по каким-то еще бабушковым делам. Прочих взрослых, кто Таньку изволил бы сопроводить, не имелось, так что «записываться в скдипачи», она отправилась самостоятельно.

Добиралась пешком. Пяти копеек дома не нашлось, а в троллейбус бесплатно уже не посадили бы, школьница как-никак.

Всю дорогу Танька, словно летела и тротуара почти не касалась. Вошла в огромный зал, когда оттуда кто-то выкрикнул: «Следующий!» Танька поняла сразу, что кричали ей.

За длинным столом, покрытым бордовой скатертью, с графином посередине, сидели семеро: лысый старичок, очень толстая женщина, двое строгих мужчин в белых рубашках, при галстуках, лохматый дядька в очках, брюнетка в модном платье из кримплена и та самая — высокая и сухопарая тетенька с яркой помадой.

Без своей обычной робости Танька спела им про «улицу-улицу, улицу широкую». Хоть и просили исполнить «любимую песенку», «улица» первой пришла в голову, так как много раз была прослушана в мамином исполнении под аккордеон и слова «до чего ж ты улица стала кривобокою» запомнились хорошо. Танька пела, но смотрела не на комиссию, а на портрет старичка с бородой, что висел сбоку, так что не видела, каких усилий экзаменаторам стоило сохранять серьезное выражение лица. На куплете про «фонари повешены — рыло стало страшное» один из двух строгих мужчин попросил ее остановиться. Шестеро глубоко вздохнули, а на сухопарую тетеньку напал дикий кашель. Откашлявшись, она выстукивала карандашом долгий ритм, просила Таньку его повторять, и нажимала клавиши на пианино, чтобы, зажмурившись, Танька угадывала ноты, и она послушно выстукивала, жмурилась, угадывала и повторяла все, что было велено.

Наконец, семеро переглянулись, дружно кивнули и попросили ее пригласить в зал маму.

— А мамы тут нет, — оробела вдруг Танька. — Она на работе сегодня.

— Тебя, значит... папа привел? — спросила дамочка в кримпленовом платье, которая приглядывалась к Таньке как-то не слишком доверчиво сквозь накладные ресницы.

— Папы... тоже нет, — Танька не стала уточнять, где находился папа.