Любовь, Конец Света и глупости всякие

Откуда он знал про розу? Ах, ну да, ведь и он Бог Всеведущий. А сама-то она — какой уж там, к дьяволу, Бог? Ни Всеведения, ни Всемогущества и даже понятия никакого — почему так хотелось преподносить Варваре только один цветок, почему обязательно розу и непременно желтую?

«Видишь ли… — начал объяснять Бог, — так в своих новых воплощениях люди узнают прежних близких. Перед смертью в одной жизни они, если успеют, могут между собой договориться, по каким знакам различат свои души в следующей. Варваре всегда нравились желтые розы, насчет одной вы с ней и договорились. А второй знак у вас — фраза, какая — ты сама знаешь…»

***

Дверь громыхнула и широко распахнулась, словно заставка к сериалу про «Скорую помощь», принимая в приемный покой изможденную и искалеченную фигуру, поддерживаемую с двух сторон Нелидой и Мистером Джоном.

— Наконец-то! — вскричала бледная дама, одетая в черное с сероватым. — Я тут жду вас целую ночь!

Тонкими пальцами с траурным лаком на длинных ногтях она вцепилась в Танькину руку, заголосив умоляюще:

— У меня будет ребенок! Помогите ему! Я не хочу Конца Света, я проголосовала против! И я очень! Знаете, очень! Очень Диму люблю!

— Если у вас взаимно, то все будет в порядке, — подмигнула Пантелеймонии Танька и очутилась в объятиях Олежки и мамы. Мистер Джон и Нелида вежливо отошли в сторону.

— Птица-Танька… Как я рад…

— И я рада, доченька. Мы оба гордимся тобой, — мама поцеловала Таньку, Олежка похлопал ее по спине, но со всех ног к ней бежал заплаканный Ося.

— Мама Таня, сделай что-нибудь. Папа не смог! — он протянул к ней ладошки, в которых, словно в гробу, с закрытыми глазами на неживом глиняном личике лежал маленький гномик.

— Танька, я тут с ума схожу!

Она повернулась на голос и увидела лохматую Ди с воспаленными глазами, в порванных джинсах и запятнанном сером свитере, который, возможно, совсем недавно был розовым. Под мышкой она сжимала другого керамического гнома. «Вася», — узнала Танька.

— У Варвары случился инсульт, представляешь? Она в коме, врачи толком не говорят ничего, а эти два гнома еще вчера были живые! — Ди тарахтела без остановок, кажется, новостей для Таньки у нее накопилось больше, чем сама могла переварить. — И мой Ося… — Ди всхлипнула, — мой сын говорит, что его баба Аля и папа тут… Ося с ума сошел? Или я ненормальная? Я ненормальная, скорее всего, потому что вчера мы по небу летали с Варварой…

— Ты нормальная, Ди, — улыбнулась Танька. — Ты хорошая. И наш Ося очень хороший. А Олежка и мама тут, и они на тебя смотрят. И очень любят вас с Осей. И я вас очень люблю.

 «А теперь я оставлю тебя … — произнес Бог. — Дальше ты уж сама как-нибудь. Мое место тут, с дочерью. Пантелеймонии — с сыном. Васе — с Гришей, а Ди — с Осей, Олежка и твоя мама о них позаботятся. А с кем твое место, Бог Танька, не мне тебе говорить».

Она крепче сжала в ладони колючий стебель, толкнула еще одну дверь.

— Доктора! — закричал кто-то в лицо. — К нам новое поступление! Женщина, сядьте на табуретку, вам каталку сейчас привезут!

Шаг вперед… и второй… и третий…

— Женщина, сядьте же, ляжьте! Из вас, видите, кровь течет? Санитары тут есть? Где же? Где все?.. Остановите больную, мужчина! Остановите, куда она прет?

— Дайте пройти Ему, — раздался низкий голос. И вторил похожий, другой:

— Вы что, сестра, не видите, Кто это?

Мелькнула зеленая шляпа, рядом за ней — лысина, следом — неровный чуб:

— Почему темно в коридоре? Включите яркий свет!

Навстречу Таньке, как эльф из тумана, выплыл старик с бородой:

— Прошу, коллега. Вас ждут в восьмой палате.

— Сюда только в халатах! — вскричала уборщица сбоку. — Ишь, грязи щас нанесут!

Белая дверь. Цифра «8». Еще толчок. Шаг… Второй… Третий...

На белое покрывало слетели желтые лепестки, и под горячим плечом заалел угол подушки. Пальцы правой руки переплели две ладони, сцепленные на груди. Вдоль влажной щеки заскользили сухие губы и застыли на теплой мочке, протрепетав:

— Я люблю тебя. Не пугайся…

Всколыхнулся воздух; источая искры, заклубилась восьмая палата. Раздвинулись серые стены, исчез бледный потолок. Искристый шар дрогнул, качнулся величаво, вздохнул и поплыл медленно и торжественно — вверх. Этажи над ним выше разошлись в стороны, разверзлась бетонная крыша — и все, кто не спали внутри, увидели, как в один миг грязное небо умылось и стало розовым. Шар завис над больницей, лучи солнца игриво пронзили его насквозь — и он разлетелся вдребезги миллионом хрустальных осколков, как из гигантской бутылки шампанского миллион радужных брызг, и рассыпался по семи холмам с радостным перезвоном — от больших колоколен до маленьких колокольчиков.