Любовь Лафайета

К моменту его блестящей речи заседание продолжалось уже пятый час в большом холодном зале. Пока брат разливался соловьём, Артуа встал со своего места и подошёл прямо к камину. Он грел у огня озябшие руки и бока, перешучиваясь с советниками по поводу того, что неплохо бы размять ноги, а то от долгого сидения и в голове наступает застой. Внезапно в зале наступила ледяная, звенящая тишина. Прованс оборвал свою речь и сверлил брата гневным взглядом, его нежные молочные щёки покрылись красными пятнами. Все взоры обратились на Артуа, и тогда Месье не хуже королевского гувернёра прочитал брату нотацию о том, как надлежит себя вести в присутствии уважаемых магистратов, в священном месте, да ещё в такой важный момент, когда речь идет о высших интересах государства! Не выказав ни малейшего раскаяния, Карл вернулся на своё место и приготовился слушать дальше. Но на повестке дня стояло ещё сто пятьдесят вопросов, каждый из них требовал подробного обсуждения, и чтобы не слишком утомлять заскучавших принцев и вельмож, председатель быстренько завершил заседание. Под бурные рукоплескания приняли постановление, наспех состряпанное принцем Конти вместе с председателем и генеральным прокурором.

И вот теперь хохочущая молодёжь исполнила этот фарс на бис. Пародируя текст эдикта о парламентах, Лафайет с пафосом говорил, что суть свободы в том, чтобы каждый держался своего места, а уж он своё не отдаст никому! Взрывы смеха порой заглушали звуки скрипок и волынок, доносившиеся из большой залы на первом этаже; вино лилось рекой. Когда разудалая компания собралась расходиться, большинство уже нетвёрдо переставляли ноги. Сегюру нужно было торопиться в Версаль, чтобы не опоздать к церемонии отхода короля ко сну.

— Скажи Ноайлю, сколько я выпил! — прокричал ему вслед Лафайет заплетающимся языком.

Заботливая Адриенна прислала за ним карету. Жильбер повалился на сиденье и велел везти себя домой.

* * *

— Сударь! Проснитесь, сударь! — Лакей осторожно потряс Сегюра за плечо.

Часы на мраморной подставке пробили полночь. Свет от огонька свечи пробивался сквозь неплотно сомкнутые веки.

— Ну что там ещё? — сонно пробурчал Филипп, отворачиваясь от света.

— Здесь господин де Лафайет. Он говорит, что у него к вам срочное дело.

Дверь распахнулась, вошёл Лафайет с канделябром в руке. Слуга поспешно удалился, оставив их одних, а Сегюр сел на постели и потёр руками лицо.

Жильбер выглядел серьёзным и сосредоточенным. Выждав некоторое время, он сообщил своему другу, что явился в столь неурочный час, потому что дело не терпит отлагательств, к тому же говорить о нём он предпочитает без посредников, — короче, он вызывает его на дуэль.

— С ума ты сошёл? — Сегюр уставился на него в изумлении. — Драться? С тобой? Из-за чего?

Жильбер уверил его, что по-прежнему остаётся ему другом и глубоко уважает его как честного и достойного человека, но раз они оказались соперниками в любви, один из них должен отказаться от своих притязаний, а поскольку добровольно этого не сделает никто, предоставим решение судьбе.

Филипп встал с постели и надел шлафрок, брошенный на спинке кресла. Он по-прежнему не понимал, о чём толкует Лафайет, и лишь когда тот с видимым усилием выдавил из себя имя — Аглая, — в голове его стало проясняться.

— Ты влюблён в графиню фон Гунольштейн?

Лафайет отвернулся, но Сегюр успел заметить, что он покраснел.

— И ты считаешь меня своим соперником? — рассмеялся Филипп. — Милый мой, это просто смешно!

С обиженным видом мальчика, которого считают недостаточно взрослым, Жильбер принялся ему доказывать, что ничего смешного тут нет, дуэль необходима: только так он сможет доказать ей… доказать всем… Его сердило стремление Филиппа обратить всё в шутку, и тому пришлось потратить не меньше часа, чтобы образумить своего не в меру пылкого друга. Не без труда уверив Лафайета, что вовсе не стоит у него на пути, Сегюр без обиняков назвал имя титулованного любовника Аглаи — герцога Шартрского. Кузен короля — не чета маркизу из Оверни. До дуэли он не снизойдёт, послать ему вызов — значит попасть в нелепое положение, а в наши дни стать посмешищем хуже, чем лишиться чести.