Любовь моя

– У меня родословная на лице отображена, а у Ленки темное детдомовское прошлое и национальность под вопросом. Помнится, она не хотела ничего общего иметь с отцом… да и с матерью… у нее там не все гладко.

– А в тебе так идеальная породистая чистокровность. Моя национальность – советский, а теперь российский человек, – осадила подругу Лена. – Не люблю, когда нагло, без согласия «больного» проводят анализ крови. По делам суди о человеке. Эта твоя процедура смахивает на…

Лена не закончила фразу, но Инна ее поняла, ускользнула от жесткого наказания взглядом, но не образумилась:

– Прозвучала мысль о новом типе человека? Во мне, конечно, тоже далеко не «чистая» кровь, но уж точно не совковая. А у тебя какой компот в крови? Прибалтийская какую пересиливает? Помнишь анекдот: «Еврейка плюс армянин – получается истинно русский человек!» Усомнилась? – прицепилась Инна теперь уже к Ане.

– «Обалдуй ты Ивановна», – детской фразой спокойно откликнулась та. А сама подумала недовольно: «Если ты подробно знаешь чьи-то биографии, это не дает тебе право вмешиваться в их личную жизнь и дергать за нервы».

В Ане говорили прошлые, глубокие детдомовские комплексы.

И Лену покоробило беспардонное прилюдное копание Инны в ее родословной, и она намеренно продолжила рассказывать о поэте:

– Эдик, будучи трезвым, стесняется высвечивать эту милую сторону своей личной жизни. Не читает своих стихов вслух, не мучает свое семейство и друзей своими шедеврами, не показывает рукописи специалистам, хотя я не раз выражала ему свое восхищение и недовольство: «Не скрывай то, «чем ты можешь прославить Творца!» Так и не уговорила.

– Боится примелькаться? – ехидно спросила Инна.

– Не суди о нем свысока. Он хороший поэт, но слишком скромный. Смеётся: «Оставлю потомкам, то бишь внукам. Пусть помнят меня».

– Это экзальтированный Герка намеков не понимает, сам ко всем суется со своим примитивом. Я слышала, Эд Иннокентия Анненского – того, который из времен Блока – очень любит. Говорит о нем: «Там, где прозаику, чтобы выразить какую-то мысль, требуется несколько страниц, хороший поэт укладывает ее в одну строку». По типу того: чтобы на сцене или в кино изобразить, что два человека любят друг друга, не обязательно много говорить, достаточно показать в прихожей две пары небрежно оставленной обуви, – сказала Инна.

– Творчество Анненкова сказалось не только на стихах Эда, – заметила Аня. – Он многим расчистил почву от лишнего, наносного. (Аня держит связь с Эдом?)

– Ах, этот… вышеупомянутый безумно талантливый Эд! – полушепотом «вскричала» Инна, протирая глаза, словно только что проснулась. – Ату его! Ату!

Женщины натянуто рассмеялись. Инна гордо распрямилась, не давая разъяснения своим эмоциям. Мол, всяк по-своему пусть расценивает и изощряется.

Аня, придвинувшись поближе к Лене, сказала:

– А я в твоей детской прозе чувствую музыку твоих прежних стихов». Лена молча кивнула. И вдруг очень тихо прошептала:

– Недавно ночью по телевизору роман «Вера» обсуждался. Молодой современный писатель Снегирев «Буккера» за нее получил. Представляешь, автор тоже считает, что герой нашего времени – женщина. Я впервые слышала, чтобы мужчина с таким пониманием и глубоким сочувствием говорил о проблемах женщин и так категорично об инфантилизме современных мужчин. Автор подробно остановился на причинах этого, казалось бы, абсурдного явления. Я слушала и мне казалась, что он читал написанные пятнадцать лет назад черновики моей, так и не вышедшей из-за болезни книги. Он говорил моими фразами! Я была приятно потрясена. Получается, мои «изыскания» в этой области что-нибудь да значили! Вернусь домой и обязательно попрошу в библиотеке эту его книгу.

Инна, уловив мысль Лены, ревниво пробурчала:

– Мужчина получил?! Тебе бы все равно не дали эту премию. И ты знаешь, почему.

– Я рада за него. Мне важно, что Снегирева будут читать мужчины и, может быть, многие из них задумаются не только о своей глобальной миссии на земле, но и о роли в семье.

– А прочитать роман, написанный женщиной им слабо или ниже их достоинства?! – сердито фыркнула Инна.

* * *

Почувствовав, что неприятно задела подругу, Инна предприняла попытку возобновить разговор.

– Лена, а серьезная болезнь автора может повлиять на качество его книг?

– Накладывает отпечаток. Произведения становятся глубже, трагичнее. Писатель передает свои мысли яснее, четче, без излишеств. Предчувствие смерти очень концентрирует ум. Это одна из причин краткости изложения. Автор торопится успеть осуществить задуманное. В его книгах больше философии, строгих размышлений и четких выводов. В них то пугающая прямота, то жуткая безнадежность. Как-то так, – ответила та.

– А в живописи возникает что-то типа «черного квадрата» Малевича. Да? Его черный цвет – просто космос! Понимал ли он, что за черным квадратом последует красный, а за ним белый? – спросила Инна.

Ей ответила Аня:

– Ты о психике? Для меня «черный квадрат» Малевича не обращен ни к чувствам, ни к разуму. Это просто черное внутри белого. Все люди трактуют его как хотят. Может, этим он и интересен.