Любовь, опрокинувшая троны

Царский брат опустился на колено, его губы коснулись живота, легкими прикосновениями добрались до пупка, чуть задержались, двинулись дальше…

– Ай, красота какая, ровно кость слоновая… Гордится таковым надобно и хвастаться…

Мужчина продолжил неторопливо оценивать губами достоинства гостьи – а Ксения уже стиснула зубы, с трудом сдерживая стон, задрожала от напряжения и, теряя власть над телом, вцепилась пальцами в волосы своего витязя.

Федор Никитич засмеялся, распрямился, подхватив ее на руки, закружил, уронил на подушки и стал быстро стаскивать рубашку через голову.

– Ты чего собрался делать? – испуганно спросила Ксения. – У тебя глаза горят, аки у зверя!

– Сейчас узнаешь! – зарычал боярин, направляясь к ней.

Женщина в притворном страхе попятилась, пока не уперлась спиной в обитую кошмой стену. В бессилии она зажмурилась, отвернула лицо – и оказалась во власти хищника, жадно сжавшего ее в своих объятиях, вцепившегося устами в шею, в плечи, в губы. Швырнувшего на подушки, и вместе с тем – в сладкий омут сладострастия, в бездонную алую пропасть стонов и наслаждений, борьбы и нежности, взрывов безумного наслаждения, волн счастья и томного упоения…

Свет заходящего солнца, отразившись от одетого в глазурь шатра дворовой часовни, упал на обнаженное тело отдыхающей женщины, и царский брат, любуясь его переливами, провел ладонью по длинному золотистому зайчику, лежащему от левого бедра Ксении через живот и правую грудь до самого плеча. Его гостья, не открывая глаз, слабо улыбнулась.

«Она опять меня укротила… – подумал мужчина. – Пришла туда, куда не звали, и получила то, чего захотела. Не там и не так, как этого желал я, а по-своему, своею единоличной волей…»

Федор Никитич качнулся вперед, поцеловал ближний сосок, поднялся, быстро натянул порты, а всю остальную одежду – и свою, и Ксенину – сгреб в охапку. Открыл створку и вышвырнул ее за дверь!

– Ты чего делаешь, Федя?! – испуганно вскинулась женщина.

– Шкурку лягушачью сжигаю! – ехидно оскалился царский брат. – А то ведь я тебя знаю… Чуть на миг отвернешься, ан ты уже лягушонкой обернулась, в коробчонку прыгнула, и все, устучала к себе в болотце, только пыль под калиткой закружилась! Поминай как звали! Все, Ксюша, более сия обманка у тебя не пройдет. Попалась!

Федор Никитич задорно ей подмигнул и вышел наружу.

– Сто-ой!!! – Женщина вскочила, кинулась к двери. Но отворить створку, будучи обнаженной, не рискнула. Перешла к окну, из-за летней жары широко распахнутому, выглянула наружу. Но с высоты третьего жилья не смогла разглядеть ничего, кроме зеленых крон и золотистых кровель.

Федор Никитич вскорости вернулся, ведя за руку седого морщинистого иноземца с короткой, по немецкому обычаю, бородкой клинышком и тонкими усиками, в замшевом кафтане до колен, украшенном большими накладными карманами, в деревянных туфлях и с тощими ногами, плотно обтянутыми коричневым сукном. Глаза нового гостя были закрыты плотной бархатной повязкой, что несколько успокоило женщину.

Боярский сын жестом предложил Ксении встать, подвел старика ближе.

– Она перед тобой, Джельсомино, – похлопал Федор Никитич иноземца по плечу.

– Расставь руки, боярыня, – предложил старик и вытянул из кармана желтую шелковую нить. Неуверенно нащупав женщину, он крепко ухватился за ее плечо, растянул нить от шеи до запястья, завязал узелок, потом еще один. Опустил нить вниз, сделал узлы на талии и у бедра, обернул бедра, присел и нащупал пятку. Выпрямился, спрятал свой инструмент в карман и с непринужденным нахальством взял груди боярской дочери в ладони.

Ксения в растерянности посмотрела на Федора Никитича, но тот одобрительно кивнул. Женщина прикусила губу и послушно стерпела случившуюся наглость.

Старик отступил, поклонился:

– Благодарю за терпение, боярыня.

– Платье надобно завтра к вечеру, Джельсомино. – Царский брат взял старика за локоть и повел к дверям.

– Ты не успеешь выбрать ткани, синьор, – возразил иноземец.

– Ты хороший мастер, я тебе доверяю. Выбери сам.

– Воля твоя, Федор Никитич. – И старик вышел наружу.

– И что теперь? – неуверенно спросила Ксения.

– Окно нужно закрыть, комары налетят, – ответил боярин и оставил гостью одну.

Снаружи и верно совсем уже стемнело, повеяло свежестью. Между тем зажечь стоящие в комнате свечи женщине было нечем.

Тихо ругнувшись, окно Ксения все-таки закрыла – и тут в сумраке возник ее витязь, обнял чем-то слабо шелестящим, мягким и теплым и шепнул в самое ухо:

– Пойдем…

Пробуждение боярской дочери оказалось на диво сладким и нежным, по-настоящему сказочным. Таким, ради которого можно простить любые невзгоды.

Наконец поднявшись, Федор Никитич положил рядом с женщиной крытый пурпурным шелком, стеганый халат:

– Вот твоя новая шкурка, Ксения прекрасная. Далеко в ней не убежишь, но по дому можно ходить куда токмо пожелаешь. Хоть в библиотеку, хоть сюда. Либо сейчас со мной в трапезную.

– С тобой куда угодно, мой ясный сокол!

– В таком наряде?! – весело поморщился боярин и мотнул головой. – Ни за что! Только в моих покоях!