Любовь, опрокинувшая троны

– Посему, Ксюша, и нельзя Нагим мальчишку показывать, – согласился князь Шуйский. – Покуда он мертвым считается, то хоть какой-то шанс подняться у них имеется. А коли отдадут – то все! Конец боярскому роду, иссякнет.

– Но верно ли он жив, Василий Иванович? – все же усомнилась молодая супруга Захарьина.

– Я тебе так отвечу, дабы в долгие рассуждения не вдаваться… – Князь Шуйский пригубил вино. – Скажи мне, о юная чаровница, уступающая красотой лишь моей неповторимой Елене, можно ли по живому человеку заупокойную службу заказывать?

– Чур меня, чур! – отмахнулась женщина. – Грех сие огромный, колдовство черное! Чародейство на извод, дабы живого человека сгубить!

– А может ли мать, сына потерявшая, заупокойной службы по чаду своему не заказать?

– Разве Мария Федоровна поминовения сына не делала? – подался вперед боярский сын Захарьин.

Князь отрицательно покачал головой. Затем добавил:

– Там еще много странного приключилось. Престарелый боярин Афанасий Нагой, калач тертый, дипломат опытный, в день убийства зачем-то в Ярославль рванул, на подворье купцов англицких. К ним же, известное дело, завсегда бегут, дабы золотишко на острове от казны утаить, от изъятия, да самим опосля за море сбежать. Афанасий Федорович убегать не стал, вернулся. Для кого тогда тайник золотой сотворен, коли самому старику не надобен? Ватага казачья, что Нагим верно служила, внезапно из Углича ушла. Может статься, спужалась просто. Но могли и царевича живого на стругах своих увезти…

– Получается, в деле следственном ложь записана? – невинно уточнила женщина.

– Еще чего!!! – возмутился Василий Иванович. – Князь Шуйский никогда не опозорит себя ложью! В деле сем все правда – от первого и до последнего слова! Что опознать в мальчике убитом царевича не получилось, о том я так прямо и записал! А то, что Дмитрий Иванович убиенный в Спасскую церковь отнесен, то слова не мои, а свидетелей опрошенных. Равно как и прочие показания. Меня в Углич отослали убийство и бунт расследовать, а не домыслы свои сочинять. Сей долг я исполнил полностью! А что мальчика мертвого Дмитрием Ивановичем признали, то не мое решение, а всего Освященного Собора с царем Федором Ивановичем во главе! – твердо отрезал князь. После чего все же не смог сдержать улыбки: – Я же не дурной совсем – спорить с приговором, меня в первые наследники русского царства возводящим?

– Чего свидетели сказывали, друже? – полюбопытствовал Федор Никитич.

– Да все как всегда, – отмахнулся гость. – Душегубы оправдывались, как могли. Те, кого подозревали в убийстве царевича… Сиречь, няньки с мальчишками… Так они дружно сказывали, что Дмитрий падучей разболелся и сам себя зарезал. Уж не знаю, кто их на столь хитрую фантазию надоумил. Не иначе, боярин Афанасий сочинил. Да-а… Бунтовщики сказывали, что Дмитрия царские стряпчие убили, а они царевича токмо защищали. Самих стряпчих опросить не удалось, ибо Нагие вырезали всех до единого, вместе со слугами, родичами и вообще перебили всех, кто токмо вхож в кремль тамошний. Вплоть до девки слабоумной, каковая царевича изредка навещала. Посему записывать мне пришлось не столько показания, сколько домыслы досужие, через третьи руки дошедшие. На сем основании Освященный Собор и приговорил Дмитрия Ивановича самоубийцей считать, мальчишек с няньками – невинными овечками, а побивших стряпчих угличан – бунтарями. И род Нагих вместе с ними. Вот и весь сказ.

– Похоже, друже, ты в споре нашем давнишнем меня точно переиграл, – признал Федор Никитич. – Теперь ты всяко к государю ближе оказался. Я двоюродным остался, ты же теперича в одном шаге.

– Не выиграл, а проиграл, – покачала головой Ксения.

– Это почему?! – воззрились на нее бояре.

– Спор о том был, бояре, сколько вам прикосновений для моего исцеления надобно, – напомнила женщина. – Так вот у меня ныне все боли от одного лишь взгляда мужа моего проходят! У тебя, Василий Иванович, сего никогда в жизни не получится!

– Это смотря кого лечить! – рассмеялся князь, повернулся к своей Елене, взял ее пальчики, поднес к губам и поцеловал запястье. Та в ответ лишь мягко улыбнулась.

– Что мы всё о ерунде да о ерунде! – откинулся на подушки боярский сын Захарьин. – Ты скажи лучше, друже, как ныне под Москвой с охотой? Осталась еще дичь али всю повывели?

– Да кто же его знает? – пожал плечами гость. – Без тебя больших выездов и не случалось. Государь, сам знаешь, больше медвежью забаву почитает, я же все лето в Угличе просидел. Никто, выходит, угодья здешние вовсе не тревожил.

– Так надо встряхнуть, покуда дожди не зарядили!

– Надо, Федор Никитич, надо! – охотно согласился князь Шуйский. – Бо заскучали сокола наши без неба да без парной кровушки!

– Когда?

– Неделю хотя бы надобно, чтобы собраться.

– Договорились! – столкнулись полные вина кубки. – Повеселимся!

Когда гости покинули хоромы Захарьиных, Ксения взялась за локоть мужа, прижалась к его плечу щекой.

– Ты заметил, какая княгиня Елена тихая была ныне? – сказала она. – Мне показалось, что и формами изрядно округлилась. Не иначе, тяжела ходит.