Любовь, опрокинувшая троны

– Это нам с тобой в радость, любая моя, – вздохнул хозяин дома, – а Василию жениться запрещено. Посему родить она может токмо байстрюка. Уж не знаю, как они с сим делом решать станут…

– Можно и решить, – пожала плечами женщина, год назад терзавшаяся точно таким же вопросом. – В следующий раз надобно будет ее от вас увести да поболтать.

* * *

Увы, боярская дочь Ксения Захарьина даже не подозревала, что видит свою подругу последний раз в жизни. И что не будет через неделю никакой соколиной охоты, и никакого развлечения. Что князь Василий Иванович вдруг станет хмурым и нелюдимым, сторонясь всякого веселья.

Какая беда случилась с княжной Еленой, верной его спутницей, делившей с Василием Ивановичем беды и праздники на протяжении многих лет, князь Шуйский так никогда никому и не рассказал.

Вестимо – знахарки ей с плодом неудачно помогли. Но о сих колдовских делах никто, как известно, вслух не признаётся.

Люди увидели лишь то, что ее рядом с князем не стало…

По счастью, молодую семью подобные беды обошли стороной.

Известный городской гуляка Федор Никитич нежданно для всех остепенился. Бешеные гонки по людным московским улицам ушли в прошлое, равно как и многодневные пиры в роскошных хоромах на Варварке. Не чая души в своей супруге, боярский сын почти забыл прежних друзей. Правда, дружеские попойки не прекратились совсем, но теперь они завершались в первый же день, а бояре, не выпившие «посошок», уже не падали возле стола, а чинно и благопристойно укладывались отсыпаться в свободных светелках.

Боярский сын Захарьин остепенился до того, что даже пошел на службу! По воле своего брата он сел наместником во Пскове, однако удовольствия от сего занятия не получил, и спустя два года Федор с супругой уехали обратно в Москву.

Жизнь даровала им другие радости.

Покинув Псков, Захарьины отправились в Кострому, где Ксения выкупила когда-то проданное отцом поместье, отстроила усадьбу заново и пышно в нее въехала, свысока поглядывая на лебезящих соседей, когда-то в юности тыкавших в ее сторону пальцами, смеявшихся и кричавших оскорбления, попрекая девичьим позором.

И кем теперь стала она и кем остались они?!

Отдохнув в родных краях душой и телом, потешась соболиной охотой и сделав хороший вклад в Ипатьевский монастырь, супруги отправились обратно в шумную столицу, к ее церквям и праздникам, пирам и охотам.

Ксения и Федор Захарьины не знали той беды, что мучила царскую семью, и почти каждый год у них случалось прибавление: сыновья Борис, Никита, Михаил, Лев, Иван, пригожая и тихая дочь Татьяна…

Все было настолько хорошо, настолько по-сказочному чудесно, что порою Ксению охватывал ужас. Страх перед рассветным пробуждением, в котором растворяются сладкие грезы, невероятные мечты. Боязнь поднять веки – и увидеть себя в родительской светелке старой опозоренной девой, выбирающей между постригом и судьбой никчемной приживалки. Страх того, что подобное счастье не может длиться вечно, что все это есть какая-то ошибка богов и все вот-вот вернется на круги своя.

В такие дни Ксения Ивановна, страшась возврата в нищету, начинала лихорадочно творить тайники и закладки. Не клады, само собой, закапывать, а давать деньги в рост знакомым и родичам, купцам московским и костромским, дабы при возможной нужде серебро свое истребовать назад. Покупала богатые оклады и обрамления, подсвечники и кадила и передавала их монастырям, но не в дар, а на хранение. Священники вещи сии для служб пользовали, иконостасы и образа ими украшали, однако при нужде обещали вернуть али выкупить.

Федор Никитич на подобные старания смотрел с усмешкой, но баловаться любимой супруге не мешал. Только по голове поглаживал да «бурундучком» ласково величал.

Их семейное гнездышко было тихим и уютным, спрятанным от бурь и напастей чуждого внешнего мира.

Где-то там, далеко за стенами подворья на Варварке, в совершенно иной ойкумене, спустя восемь лет после первого поцелуя Ксении и ее витязя, нежданно скончался государь Федор Иванович. До супругов доходили вести про пострижение царицы Ирины, про бегство в женский монастырь ее брата, про правительство патриарха Иова. Где-то там Москва колебалась на грани жестокого кровопролития. Где-то там по велению Иова все духовенство и худородная половина Земского собора проголосовали за не менее худородного Бориску Годунова, а знатная половина собора сие решение подписывать не стала. Боярская дума также подобное беззаконие признавать отказалась наотрез. Где-то там бунтовала чернь, желая жить «по старине», сладко, как при блаженном царе Федоре, мудром и мирном, а против нее стояли княжеские рода, указывая на старинные родовые столбцы, доказывающие права на трон за прямым потомком князя Андрея Ярославовича – Василием Шуйским. Раз уж старшая ветвь, ветвь Александровичей, исчерпалась, настало время ветви младшей.

Кроме Шуйского, но уже не столь уверенно, напоминали о своем кровном превосходстве престарелый князь Федор Мстиславский – дальний потомок великого князя Гедемина, – да совсем еще юный князь Дмитрий Пожарский – дальний потомок Юрия Долгорукого, основателя Москвы.