Любовь Орлова: Годы счастья

Помню ощущение праздника, когда мама водила нас с братом к ним на Немировича-Данченко купаться в ванне. В нашей коммуналке была ванна с дровяной колонкой, которую очень трудно было растапливать. В их же огромной квартире всегда было тихо, уютно, немного сумрачно…

Возвращение к мирной жизни для Орловой и Александрова означало прежде всего возможность вернуться к творчеству. Как мы уже знаем, Александров в это время возглавлял «Мосфильм» и в этот период вновь оказался в близком контакте с Эйзенштейном, отношения с которым, собственно, никогда и не прерывались, то затихая, то вновь оживая. В этот период Сергей Михайлович испытывал большие сложности с прохождением своего фильма «Иван Грозный». Александров включил все свои дипломатические способности, чтобы дать жизнь произведению своего мэтра и соратника. Почему-то все упорно настаивают на том, что у Александрова и Орловой был абсолютный разрыв с Сергеем Михайловичем. Однако даже роль Александрова в борьбе за фильм «Иван Грозный» говорит совершенно об обратном. В РГАЛИ архив Эйзенштейна хранит записку Орловой 1945 года, полную доброжелательной заботы. Интонация этого послания говорит не о случайной вежливости, а о стойкой во времени и в самом своем существе человеческой связи: «Милый Сергей Михайлович! Меня к Вам не пускают, поэтому пользуюсь случаем написать Вам несколько слов и пожелать Вам скорей поправиться… Мы снимаем ревю в театре Красной Армии, Гриша наслаждается всеми люками и подъемными кранами сцены. Я на репетиции повредила ногу и лежала… Мы о Вас вспоминаем и не забываем и желаем скорей, скорей поправиться. Ваша Л. Орлова».

Весьма примечательна ирония Любови Петровны по поводу увлечения Григория Васильевича любой машинерией. Из записки ясно также, что речь идет о съемках «Весны», где он действительно отвел душу в технических фокусах не существующей в реальности научной лаборатории. Дело в том, что сразу после возвращения в Москву из Баку Александров немедленно начал работу над сценарием, создание которого так трагически было прервано 22 июня 1941 года. Неотъемлемой частью работы над новым сценарием, как всегда, была ставшая привычной борьба на бесконечных обсуждениях, художественных советах и прохождениях через инстанции. Александров, как обычно, проявлял чудеса дипломатии и свои выступления насыщал самокритикой, предупреждая нападки оппонентов.

В РГАЛИ хранятся стенограммы этих боев, через которые режиссер провел семь вариантов своей будущей комедии «Весна». Как всегда, очередную комедию Александрова обвиняли в аполитичности, безыдейности и в том, что она не отвечает требованиям сегодняшнего дня. Категоричность возражений доходила до абсурда. «Дело в точке зрения художника, которая направлена не на то, что нужно!» – заявлял И. Пырьев. Попробуй возрази! Александров же не только соглашался, но даже сам требовал переделок и пересъемок, но при этом – не мытьем, так катаньем – вел дело по-своему: «Сейчас, когда мы имеем такое серьезное решение ЦК по вопросам литературы и искусства, по вопросам кинематографии, мы, естественно, пересматриваем и добросовестно изучаем то, что мы сделали. Наша группа последние две недели очень внимательно просмотрела этот материал в свете последних решений ЦК партии и также обнаружила в нем изрядное количество неверных сцен, кадров, фраз и трактовок образов. Мы впервые делаем советскую картину, где все действующие лица являются представителями интеллигенции. Мы думали, что достаточно хорошего комедийного сюжета, чтобы все было благополучно. Но в свете последних решений на сегодняшний день в советской картине и даже в комедии таких простых сюжетных ходов совершенно недостаточно и надо над этим работать».

Григорий Васильевич брал слово первым, сразу после самого высокого начальника, поэтому все последующие обвинения, как уже произнесенные самим подсудимым, теряли значительную часть своей силы. У него дома был свой художественный совет. Вдвоем с Любочкой он запирался в кабинете или вместе с ней забирал папки и бумаги под любимые березы. Они вместе обсуждали всю тактику и стратегию войны за каждую строчку, за каждый кадр. И как бы потом ни разгоралась битва и какие бы угрозы для существования будущего фильма ни возникали, их острота гасла от ощущения плеча друг друга.

Почему-то более всего неистовствовал М. Ромм: «В чем идея? Веселое затемнение мозгов. Порок картины – некритическое перенесение всего опыта буржуазной оперетты на советскую почву. Нет советских людей. Режиссер идет по студии, видит Пушкина, который читает о любви, Глинку, который поет о любви, Маяковского, который говорит о любви, Горького, который читает о любви. Это не только чепуха, но это в странном виде показывает наших классиков». (?!!) А дальше – совсем интересно: «Не может быть, что чтобы пробудить любовь у женщины, требуется столько труда. Она влюбляется в режиссера, и с этого момента дальнейшая эта “обработка” не представляет труда… Любовь – это не повод поднимать из могилы таких великих покойников». (?!!)