Любовь по-французски

– В этой надписи говорится о тебе, – сказал Абен Хамет. – Возлюбленная султанша, дворцы Альгамбры даже в пору своего первоначального блеска не были столь прекрасны, как сейчас, когда они лежат в развалинах. Прислушайся к плеску фонтанов, чьим струйкам преградил дорогу мох, взгляни сквозь полуразрушенные арки на сады, полюбуйся дневным светилом, которое медленно скрывается за портиками: какое счастье бродить с тобой по этим местам! Твои слова, точно розы любви, наполняют Альгамбру благоуханием. С каким восторгом слышу я в твоей речи отголоски языка моих предков! Когда твое платье, шелестя, касается мраморных плит, меня охватывает трепет. Воздух напоен ароматом, потому что он играл твоими волосами. Среди этих обломков ты сияешь красотой, словно гений моей родины. Но может ли Абен Хамет надеяться, что он удержит твое сердце? Что он такое по сравнению с тобой? Вместе со своим отцом он много бродил по горам, он знает целебные травы, растущие в пустыне, но увы! – нет такой травы, которая излечила бы нанесенную тобой рану. Он не расстается с оружием, но не посвящен в рыцари. Когда-то я говорил себе: морская вода, спящая в выбоине скалы, нема и спокойна, тогда как море вблизи шумит и волнуется. Такова будет и твоя жизнь, Абен Хамет, – безмолвная, мирная, скрытая от всех в неведомом уголке земли, между тем как при дворе султана бушуют бури. Так я говорил, но ты, юная христианка, заставила меня понять, что буря может возмутить покой даже водяной капли в выбоине скалы.

Бланка с упоением слушала этот новый для себя язык; восточные обороты как нельзя лучше подходили к тому сказочному дворцу, по которому она бродила сейчас со своим возлюбленным. Любовь наполняла ее сердце, колени подгибались, ей пришлось сильнее опереться на руку своего проводника. Абен Хамет, ощущая плечом эту сладостную тяжесть, повторял на ходу:

– Если бы я был блестящим Абенсераджем!

– Ты бы меньше мне нравился, – сказала Бланка, – потому что я не знала бы покоя. Живи в безвестности, для меня одной. Знаменитые рыцари нередко забывали любовь ради славы.

– Тебе эта опасность не грозит, – промолвил Абен Хамет.

– Будь ты Абенсераджем, как бы ты меня любил? – спросила праправнучка Химены.

– Я любил бы тебя больше славы и меньше чести, – ответил мавр.

Пока влюбленные гуляли, солнце скрылось за горизонтом. Они обошли всю Альгамбру. Какие образы возникли в воображении Абен Хамета! Тут султанша через отдушины вдыхала ароматы курений, возжигаемых внизу; там, в уединенном уголке, она наряжалась со всей восточной роскошью. И все эти подробности Бланка, обожаемая женщина, рассказывала прекрасному юноше, которого она боготворила.

Взошла луна, залив неверным светом покинутые святилища и пустынные дворы Альгамбры. Ее бледные лучи рисовали на траве лужаек и на стенах покоев кружевные орнаменты, своды галерей, изменчивые тени кустов, колеблемых ветром, и струй фонтана. В ветвях кипариса, прорезавшего верхушкой купол разрушенной мечети, пел соловей, и эхо повторяло его жалобы. При свете луны Абен Хамет написал на мраморе зала Двух сестер имя Бланки: он начертал его арабскими буквами, чтобы путешественнику пришлось разгадывать еще одну тайну в этом дворце тайн.

– Мавр, – сказала Бланка, – эти места дышат жестокостью, покинем их. Судьба моя решена навеки. Запомни хорошенько: если ты останешься мусульманином, я по-прежнему буду твоей не знающей надежды возлюбленной, если обратишься в христианство, стану твоей счастливой супругой.

– Если ты останешься христианкой, я буду твоим скорбящим рабом, если примешь мусульманство, стану твоим вознесенным на вершину блаженства супругом, – ответил Абен Хамет.

Благородные влюбленные покинули опасный дворец.

Страсть Бланки разгоралась с каждым днем все сильнее, точно так же, как страсть Абен Хамета. Абенсерадж был в восхищении от того, что его любят ради него самого, что к чувству Бланки ничто не примешивается, поэтому он не торопился открыть дочери герцога Санта-Фэ тайну своего происхождения: он испытывал утонченную радость при мысли о том, что сообщит ей о своем прославленном имени лишь в тот день, когда она согласится стать его женой. Но внезапно Абен Хамета вызвали в Тунис: его мать, заболев неизлечимым недугом, хотела перед кончиной обнять и благословить сына. Абен Хамет пришел во дворец к Бланке.

– Властительница, – сказал он, – моя мать умирает. Она просит меня приехать и закрыть ей глаза. Будешь ты ждать моего возвращения?

– Ты меня покидаешь! – бледнея, воскликнула Бланка. – Увидимся ли мы когда-нибудь?

– Пойдем, – сказал Абен Хамет, – обменяемся обетами, которые сможет снять с нас только смерть. Следуй за мной.

Они вышли из дворца. Абен Хамет привел Бланку на кладбище, некогда мавританское. Кое-где еще сохранились маленькие надгробные колонны, которые скульптор-магометанин некогда украсил тюрбанами, замененными впоследствии христианскими крестами. К этим-то колоннам и привел Бланку Абен Хамет.