Любовь по расчёту

Апрель отличается появлением на питерском небосклоне какого никакого солнца. Оно даже пригревает, и некоторые, особо страждущие прячутся от холодного еще зимнего ветра в заугольях Петропавловской крепости и пытаются там загорать.

Ледоход на Неве – это отдельный природный катаклизм. Обычно он происходит при ярком солнце и ледяном ветре с Ладоги. Зрелище плывущего льда определенно завораживает, однако долго этой красотой любоваться можно только из окна какой-нибудь элитной питерской недвижимости с видом на Неву. Лёд, хоть в целом и грязно бурый, но на солнце иногда сверкает бриллиантовыми вспышками. За городом в апреле еще лежит снег. И опытные Питерские автомобилисты не спешат менять зимнюю резину на летнюю.

Май наступает внезапно и отличается набуханием почек, птичьим многоголосьем и появлением подснежников в больших количествах. Совершенно не ясно, отчего это все вообще происходит. Ведь погода по-прежнему стоит холодная и местами просто мерзкая. Снег может выпасть и на майские праздники. В остальное время идет бесконечный дождь, сопровождаемый пронизывающим ветром. Видимо, природа берет свое в те редкие деньки, когда солнце пробивается сквозь питерские тучи и вдруг воцаряется настоящая летняя погода. К сожалению обычно это длится недолго.

Но есть одна вещь, которая происходит в питерской природе независимо от погодных капризов. Ночи становятся заметно короче и переходят в туманный сумрак. Этот весенний ночной сумрак серебрист и кажется волшебным. Фонари постепенно отключаются.

– Скоро лето, – с тоской в голосе сообщил великий царь, – белые ночи, не разгуляешься.

– Это точно, – согласился с ним великий поэт, – придется стоять, как вкопанным. Такие толпы кругом, что днем, что ночью!

Великий вождь ничего не сказал, только вздохнул тяжко и почесал затылок у себя под кепкой.

– А мы иногда лапы разминаем, потихонечку, если резких движений не делать, никто ничего и не заметит, – страж Ши-цза сладко зевнул.

Царский конь хихикнул, великий царь потрепал его по гриве, и конь заурчал, как сытый барс.

– Делаешь ты резкие движения, не делаешь, в любом случае никто ничего не заметит. Мы тоже, надо сказать, иногда ноги на твердыне переставляем. Легко ли практически на одном копыте круглые сутки держаться? – сознался великий царь. – Я вот тоже руку иногда меняю. Кто там разберет, правой или левой я на границу с погаными шведами указую? Да и гидра наша тоже пошевеливается иногда. Она хоть и змея поганая, но мне, бывает, и её жалко.

– А я, – не сдержался великий поэт, раз уж пошла такая откровенность, – тоже, то правую руку и правую ногу в сторону отведу, то наоборот. А то и вовсе руки на груди сложу. Вот только спиной к Невскому еще ни разу не поворачивался.

– Да уж! Это было бы форменное хулиганство, – согласился великий вождь. – И как же я не догадался тоже руки-то местами менять. Устаю чего-то, особенно последние годы.

– Это потому, что тебе пора на свалку истории.

– Сам дурак!

– Господа, господа, – великий поэт в очередной раз попытался примирить непримиримое и перевести разговор на другую тему, – я вот слышал, что есть люди, которые нас видят.

– Что, значит, видят? – недоуменно поинтересовался один из стражей Ши-цза. – Конечно, видят! За тем и едут в Питер, на нас с вами смотреть.

– Не в том смысле видят, что смотрят, – великий поэт замахал руками, – а в том смысле, что замечают наши движения. Типа глаз у них может иногда улавливать частоту, в которой мы живем.

– Сказки, – второй страж Ши-цза пренебрежительно пожал плечами.

– Ничего не сказки! Мне Грибоедов рассказывал, ну, тот, который у ТЮЗа сидит на Пионерской площади, что одна поэтесса….

– Ха! – великий вождь недоверчиво хмыкнул. – Что вы хотите от питерских поэтесс? Нафуршетятся халявным коньяком при минимуме закуски, еще и не то увидят. Хорошо, если не обкурятся, чем попало. В наших Питерских миазмах творческой натуре много не надо. Богема! Хотя раньше богема совсем другая была.

– И кто ж это, по-вашему, богему российскую до такой ручки довел? До квартир коммунальных с клопами, тараканами и без горячей воды да при полном отсутствии каких-либо вразумительных гонораров? – великий царь грозно подбоченился.

– Ну, уж не я, – великий вождь обиженно оттопырил губу.

– А кто ж? Эти? – царь махнул рукой в сторону революционеров на крыше. – Эти могут! Придут экспроприировать, глядь, а у человека очки на носу, волосы мытые, да рубаха чистая. Точно буржуй! И нет человека.

– «Комсомольцы – беспокойные сердца! Комсомольцы всё доводят до конца», – тоскливо вставил великий поэт.

– Хорошо бы понять, будет ли этот конец? А если будет, то когда? – заметил один из стражей Ши-Цза.

– Конец уже наступил в 17-м! – воскликнул царь. – Конец империи. Здесь, на этом самом месте начал я её создавать, и отсюда же, этот в кепке, – царь кивнул в сторону вождя, – её и прикончил. Эх, за что же народу моему маета такая, – царь обхватил голову руками и закачался в седле.