Любовь под абажуром

На вечеринке не было Мадины, перебравшейся в Германию из Ганы, и Наоми. Ее, по сведениям Патрис, не отпустил ревнивый муж – бизнесмен. Со своим женихом Наоми познакомилась на Филиппинах. От меня она узнала, что в России говорят по-русски. Протяженность российских границ ее шокировала, а средняя температура января за Уралом повергала в ужас.

Наоми не ходила с нами в кафетерий. На перемене после первого часа она бегала в мини-маркет за сладостями. Мадина там же покупала йогурт, печенье и мороженое. На вопрос «Откуда ты приехала?» она мечтательно и хрипло отвечала: «Ich komme aus Ghana!»¹ Немецкие звуки давались ей с огромным трудом. Даже короткие фразы она рождала в муках, будто выталкивала изо рта тяжелые камни. «Ich komme aus Ghana-a-a», – шептала она заученно и протяжно, раскачиваясь на стуле. В ее темных глазах то и дело вспыхивали огоньки ностальгии по жизни, проведенной под жарким африканским солнцем.

К Патрис я пришел с Райнером. Он состоял в «Союзе немецких студентов» – организации с вековыми традициями и разветвленной сетью филиалов по всей Германии и Австрии. В «Союз» вступали студенты из семей с достатком выше среднего и выходцы из дворянских сословий.

Предки Райнера фом Хофе были крупными землевладельцами в Восточной Пруссии. Его дед жил в родовом поместье на Мазурах около Алленштайна². После войны Мазуры отошли к Польше. Дед Райнера покинул усадьбу в 44-м и обосновался в Баварии. Родители фом Хофе продолжили семейное дело. Отец Райнера возглавлял концерн по переработке сельскохозяйственной продукции, производству комбикормов и удобрений.

Всю вечеринку Райнер сидел с кислой миной, изредка улыбаясь в ответ на байки Ив об автогонках по саванне в окружении носорогов. Масштаб торжества был явно не его. Вместе с приятелем Патрис он нажимал на шнапс и бигос, который высоко оценил. Как и большинство немецких студентов, он любил хорошо поесть и выпить. К приезжим относился с легким пренебрежением, но до оскорблений и дешевых издевок не опускался. Особый жизненный уровень Райнера подчеркивали запредельно дорогие часы и белая идеально выглаженная рубашка с чистым, сияющим белизной воротником.

С Райнером я познакомился в небольшом арабском кафе у лингвотеки. Я уминал карривурст и листал учебник немецкого, кода меня аккуратно похлопали по плечу. Я отвлекся от сосиски: передо мной стоял симпатичный молодой человек. «Давно хочу завести дружбу с русским», – заинтересованно сказал он и представился.

Мы разговорились. Райнер отнесся ко мне без шаблонных предубеждений. Рассказал о печальной истории деда, потерявшего родину и землевладения. Он четко понимал, по чьей вине на долю его семейства выпало столько лишений. После окончания университета Райнер собирался поехать в Польшу с родителями, которые два года назад нашли отцовский дом и даже в нем ночевали. Усадьбу у озера предприимчивые поляки превратили в отель.

В десятом часу вечера наша компания распрощалась с Патрис и Хубертом.

– Американцы – скучные люди, – сказал Райнер, садясь в такси. – Еще нет и десяти, а мы едем домой. Они совершенно не умеют развлекаться. Им нравится, когда их развлекают. После они долго об этом рассказывают. Вот эта девица в африканской юбке… Как ее…?

– Ив, – напомнил я.

Райнер зевнул и поежился на переднем сиденье.

– Немецкий она решила слегка поучить из разнообразия. Со своим великовозрастным другом она тоже общается из разнообразия. Вот посмотришь, скоро к тебе придет длинное, нудное письмо о том, как ей замечательно жилось в Гамбурге.

Ив действительно написала мне письмо. Спустя полгода после окончания курсов я получил от нее послание на шести листах зеленой бумаги, пропахшей терпкими духами. Это был детальный, приправленный натуралистическими подробностями рассказ о ее похождениях по топям Амазонки.

Вместе со мной Райнер вышел из машины. У подъезда сказал:

– В субботу развеемся как следует. Учебный процесс утомляет. Заодно познакомлю тебя со своим другом. Его дед был крупным торговцем в Данциге³. Ты ведь поедешь с нами в Сан-Паули?

Я кивнул.

– Отлично, – стиснул мне руку Райнер. – Гамбург – удивительный город. В нем компактно соседствуют роскошь и нищета, милосердие и снобизм богатеев.

– Разврат и культура, – добавил я.

– Вот именно, друг мой! Ты все правильно понимаешь.

В субботу около полуночи мы отправились в Сан-Паули. Нас вынесло из вагона подземки, наполненного пестрым ночным людом, и мы смешались с толпой, хлынувшей на Репербан. Народу было так много, что все это плотное гудящее шествие напоминало исход болельщиков со стадиона после футбольного матча.