Любовь под абажуром

На кровать я упал в одежде. Голова гудела. Легкое кружение в голове медленно вращало комнату. Поворот предметов против часовой стрелки свершался беспрепятственно, можно сказать, плавно. Я постепенно сползал в ущелье сна, что в реальности приближало меня к краю кровати. Так я и заснул на животе, упершись рукой в паркетный пол, который утром пришлось отмывать тягучим моющим средством.

Через неделю я уехал в Калининград. В лингвотеке нашу группу одарили сертификатами об окончании курсов немецкого языка – уровень для начинающих. Это событие мы отметили скромным чаепитием в нашей аудитории. Пришли преподаватели. Гертрауде торжественно пожала мне руку и на английском с ужасом пересказала кадры расстрела танками Дома Советов, прокрученные в прайм-тайм по всем немецким новостным каналам.

– Что происходит в России? – недоумевала она, перейдя к цитатам из утренних газет. – Коммунисты снова рвутся к власти? Парламент распущен. Будьте там осторожней, мой друг!

Я возвращался домой, терзаемый одним лишь вопросом: что делать дальше? В азартном, беспринципном мире 90-х мне предстояло найти свое место.

3

С дипломом Санкт-Петербургского университета меня приняли в отдел информации центральной областной газеты. Журналистом я проработал три года. В редакцию то и дело приходили замордованные диким рынком горожане с мольбами решить их житейские проблемы, в области бушевали криминальные войны, работники социальной сферы не получали зарплаты, а мы дружно следовали трусливой политике главного редактора, рапортуя о мизерных успехах портовиков и освещая деловые встречи властей региона с иностранными делегациями, пачками привозившими специалистов по инвестициям в экономику области.

Зарплата молодого корреспондента была еще позорнее официальной линии газеты, а гонорары – смехотворными. Чтобы пойти вразрез с цензурой главреда, я начал писать художественные миниатюры о персонажах своего времени: учителях, торгующих на рынке турецким ширпотребом, офицерах, вынужденных таксовать по ночам, чтобы прокормить семью… Некоторые из этих миниатюр сложились в рассказы.

Луц приехал весной. Он действительно работал в Польше в крупной компании с немецким капиталом. Предприятие производило лифты для жилых домов.

Стояли солнечные майские дни. Люда ожидала приезда гостя в приподнятом, волнительном настроении. Выходные подруги посвятили уборке в комнате. Неделюк вымыла окно. Люда надраила пол, пропылесосила ковер. На столе появилась новая скатерть. Из химчистки я привез два старых атласных покрывала. Винные пятна на них не вывелись. Это расстроило Неделюк и раззадорило Люду. Вокруг стало свежо и чисто. Завелся дух новизны. И только полинявший бледно-розовый абажур, испещренный автографами разбежавшихся по жизни филологов, был неподвластен спонтанным переменам в жизни подруг. Его покосившийся овал грузно свисал с бугристого потолка на тонком проводе, подсвечивая с высоты прожитых лет вазу с тюльпанами на круглом столе.

Завтра мне предстояло доставить Луца в общежитие. На этом моя добровольная миссия по привлечению потенциального жениха заканчивалась.

Накануне приезда видной персоны я допоздна задержался в редакции. Виной тому стала пыльная тяжелая штора, напоминавшая театральный занавес. За шторой на журнальном столике возле раковины Карабанов хранил графин с огнеопасной прозрачной жидкостью. Перед тем как перейти к рабочим вопросам, Алексей Геннадьевич тихо, почти шепотом, говорил:

– Александр, проследуйте в актовый зал!

В первые месяцы журналисткой деятельности мне было неудобно и совестно начинать рабочий день в редакции не с кружки крепкого кофе. Однако по мере знакомства с сотрудниками газеты я убедился, что минимум пять мэтров местной словесности соблюдают по утрам тайный ритуал за портьерой, считая его легкой разминкой перед погружением в творческий процесс. Мое посвящение в профессию проходило под чутким руководством Карабанова. Как выяснилось, стесняться традиций тут было не принято.

Вечером, когда Луц собирался в дорогу, рисуя в воображении заманчивые черты Люды, Карабанов проводил со мной поучительную беседу на тему «Основы журналистского мастерства». Сам он тяготел к крупным публицистическим журналам. Писал очерки о капитанах дальнего плавания, земляках-космонавтах, заслуженных врачах, живописцах. Меня призывал покончить с мелкотемьем и найти своего героя. В помощь он выписал мне адреса известных в городе личностей и настойчиво просил встретиться с ними для подготовки серьезных материалов, которые по его плану должны были оформиться в книгу о тружениках края.

Я всячески препятствовал воплощению этих замыслов. Меня больше интересовали социальные и экономические вопросы. Писать о закрывающихся предприятиях и челноках, оккупировавших российско-польскую границу, в газете никто не отваживался. Об этом, как и о свирепствующей цензуре в главном областном издании, я и сказал Карабанову.