Любовь Полищук. Безумство храброй

Танцуют то, что поется в песнях. Смысла не добавляют. Получается театрализованный концерт. Танго насмешливое, танго ироничное, танго роковое, анекдотическое и даже танго любви (хореография Т. Борисовой и С. Цветкова). Шапки, общего названия в концерте нет, а жаль. В песнях Ю. Кима достаточно философии, чтобы подыскать концерту умное и современное название. Режиссер-постановщик Михаил Левитин определил свое представление так: «Бравада, шизофрения, буффонада, пародии бреда». А вопрос ставится один – «Надо это или не надо?» Кто может быть против танго? Даже репертком – за. И насчет шизофрении и бреда особых возражений нет – все равно лучше, чем осмысленный спектакль с сатирической целью. Но для Любы Полищук главное в другом – это театральный спектакль, и первый в ее жизни. Она принимает участие лишь в одном танце, в дуэте с Б. Романовым, но она чувствует рядом с собою дыхание людей, заряженных на общий успех концерта, пусть еще не очень уверенную, зато самоуверенную руку режиссера, а для молодого артиста очень важно верить этому человеку, от которого зависит решение и успех всего спектакля. Рецензии – благорасположенные. Заведующая отделом искусства «Московского комсомольца» талантливая журналистка Марина Райкина замечает: «Чепуховина, дурь, безрассудство. Проносится, пропрыгивает, протанцовывает, протявкивает… С помощью композитора Андрея Семенова, Любови Полищук, одной овчарки и нескольких охотничьих такс. Просто так, ради шалопайского загула с контролирующим рефреном позади:

– Не надо, я умоляю вас, не надо…

– Нет, – отвечаем мы. – Так надо.

Шизофрения, буффонада.

Просит душа хоть изредка, хотя бы раз потрогать нематериальность жизни, подержать ее в кулаке».

Я бы добавил – в противовес бесконечной партийно-патриотической жвачки газет и театров. Ведь существует кроме нее другая жизнь, делающая кругозор человека шире, разнообразнее, веселее.

Однажды после спектакля Люба выпила, крепко, одна, сна ни в одном глазу, и потекла в ее сознании давняя жизнь, когда соученики прозвали Любу не «Полищучкой», а «Арифметикой». С какой стати? Она до сих пор не поймет. То ли потому, что не любила этот предмет и перед уроком мучилась: «Ах, сейчас эта чертова математика!» То ли потому, что ей плохо давался этот предмет? То ли потому, что не любила вообще математические дисциплины, а заодно физику с химией?

У нее было немного подруг. «Она умная и рассудительная, и никогда не подведет», – говорила Люба о писательнице Алле Боссарт. И часто рассказывала ей о своем детстве, родительском доме, а та записывала ее слова и на свой лад, по-писательски, но жизненно точно, пересказывала их: «В 67-м году в Омске курносую, ногастую 18-летнюю певицу развернули из студии эстрадного искусства и отправили доучиваться в 11-й класс. Слыхали песню: «опа-опа, жареные раки, приходите девки к нам, мы живем в бараке!» Вот именно там и проживала «Любка-певица», популярная у соседей-зэков и блатных. При этом тяга к настоящей жизни была такой, что выучила язык глухонемых и подружилась с глухонемой девочкой, чтобы ходить к ней через овраг – смотреть телевизор. На всю жизнь запомнила эту грамоту. Лет сорок спустя на Арбате подошли глухонемые и попросили автограф. И народная артистка Любовь Полищук сказала им руками – «Спасибо».

Степан Полищук, царство ему небесное, служил сперва пожарным, потом железнодорожником. Очень рано потерял родителей, с восьми лет батрачил. Потом пошел в маляры, там больше платили. Это папа артистки. А мама, поскольку у нее было трое детей, день и ночь шила. На Полищуков с их надомным промыслом охотно стучали, швейную машину изымали с понятыми. Под рев пацанвы».

Общаясь довольно часто с Любой, особенно в Коктебеле, я через многие годы после знакомства спросил у нее:

– Как родители?

– Мама жива. А папа умер, – горестно произнесла она, сказала доверительно, как близкому человеку, наверное, помнила, что я когда-то отпустил ее с Новосибирских гастролей домой, навестить родителей.

Она помнила добро, и в этом я убедился потом не раз. Однажды в Коктебеле я одолжил у нее 50 долларов.

– Когда вернешь? – заметила она, но не зло, по-человечески.

– До первого сентября, перешлет через проводника племянница, – объяснил я.

– Хорошо, – кивнула она головой.

Деньги я вернул раньше договоренного времени, дважды не застал Любу дома и попросил ее друга и соседа Леонида Николаевича Петрова, в прошлом директора Дома творчества писателей, сделать это за меня. С Петровым у меня были давние и приятельские отношения. Еще будучи директором Дома творчества, он говорил мне: «Варлен Львович, мне дарят свои книги почти все отдыхающие в Коктебеле писатели. Ваши книги отличаются от многих их творений, ваши читать можно». И я нисколько не сомневался, что он без труда вспомнит мою просьбу и даже забыл о ней. Встречаю Леонида Николаевича через пару недель.

– Люба благодарит вас! – торжественно объявляет он.

– За что? – искренне удивляюсь я.

– За деньги.

– Так это я должен благодарить ее, а не она меня, – возражаю я.