Любовь поры кровавых дождей

Глаза у Лысикова бесцветные, радужная оболочка почти не отличалась от белков. Говорил он нервно, быстро. Движения его были быстры, угловаты. Он ни минуты не находился в покое, постоянно ерзал и вертелся на месте. Наблюдать за ним было утомительно, но сам он, как видно, усталости не чувствовал. По всей вероятности, в энергии у него не было недостатка, вопрос в другом: полезна ли эта неуемная энергия окружающим? От таких людей обычно неприятностей всегда больше чем достаточно. Эту истину капитан не раз доказывал своим подчиненным.

Лысиков сначала разговаривал с комиссаром горячо и быстро. Потом внезапно вскочил, задев меня локтем, и завопил тонким голосом:

— В чем дело, что такое, черт побери, опять у вас что-то не ладится, почему не начинаете?

Никто ему не ответил. В задних рядах раздались смешки.

— Сколько волка ни корми… Это про вас сказано. Я ли вас не учу, я ли не внушаю… как об стенку горох, никакого толку… Эй, Солодовников! Почему не начинаешь?

— Ленту заело, товарищ капитан!

— Почему заело? Кто виноват? Я спрашиваю — кто виноват? — закатился Лысиков.

— Засадимская виновата, Засадимская!

Зал словно только этого и ждал; сначала все дружно расхохотались, а потом стали громко скандировать: «За-са-дим-ская ви-но-ва-та, За-са-дим-ская!»

Как выяснилось позднее, Засадимская была секретаршей капитана, и, поговаривали, не только секретаршей…

— Чтоб вам всем так сладко жилось, как Засадимской! — сиплым мужским голосом откликнулся кто-то из второго ряда.

Это вызвало еще больший смех, свист и топот. Кто-то пытался затянуть шуточные частушки.

Я оглянулся. Хозяйкой сиплого баритона оказалась необъятных размеров особа с пышной грудью и грубыми чертами лица. У нее были толстые негритянские губы, верхняя губа буквально подпирала нос. Дама возмущенно кудахтала, и я понял, что это и есть Засадимская.

Лысиков попытался отвлечь внимание от своей секретарши. Пихнув локтями меня и комиссара, он снова вскочил:

— Солодовников, черт подери, что случилось, почему не начинаешь, опять у тебя заело? Ты сапожник или механик, в конце концов? — пулеметной очередью выпалил он.

— Внимание, начинаю, — раздался из окошка, вырезанного в стене, хриплый ленивый бас, за которым последовал новый взрыв смеха.

Свет погас, и тут снова послышался голос Лысикова:

— Молчать! Отставить разговоры, чтоб я ни слова больше не слышал! Ни звука! Понятно? Всем молчать!

— И Засадимской? — невозмутимо спросил чей-то голос, и вагон снова содрогнулся от смеха.

— И Засадимской, и всем чертям! — срывающимся фальцетом завопил Лысиков.

— А разве это не одно и то же? — так же серьезно спросили теперь уже с другого конца вагона.

Комиссар что-то коротко сказал Лысикову, и тот притих.

На экране вспыхнула надпись: «Волга-Волга». И тотчас поднялся возмущенный свист, оглушительный топот.

Оказалось, что эту картину показывали в пятый раз.

— Солодовников, разиня, дай свет! — не терпящим возражений тоном скомандовал Лысиков, и свет зажегся.

— Послушайте, — поднял руку капитан, — кто не хочет смотреть, пусть уходит и не мешает тому, кто хочет. А ты, Солодовников, если и в следующий раз не сменишь ленту, пожалеешь, что на свет родился!

— Да не дают они, — снова донесся сиплый ленивый бас из окошечка.

— А ты постарайся! — кипятился Лысиков. — Прояви воинскую находчивость, сноровку, сориентируйся в обстановке, к начальнику сходи…

— Тогда пусть Засадимская со мной поедет, авось она поможет… — слукавил бас.

Восторженный вой перекрыл конец перебранки. Лысиков вместе с комиссаром покинул клуб.

Вагон наполовину опустел.

Вслед за капитаном ретировалась и Засадимская, возмущенно жестикулируя. Наверно, побоялась, что еще хуже засмеют.

Наконец свет снова погас, и начался фильм.

Я смотрел на экран и вспоминал довоенные годы… Кинокадры казались мне ожившими картинами моих собственных воспоминаний. И получилось, что я смотрел два кинофильма: александровский и свой личный…

…Была весна.

В открытом кинотеатре «Палас» впервые в нашем городе показывали «Волгу-Волгу»… Фильм уже подходил к концу, когда на город обрушился майский ливень.

Никто не успел укрыться, все промокли насквозь.

Под скамейками летнего кинотеатра потекли ручьи. Они несли с собой крупицы толченого красного кирпича. А с неба не переставало лить, и потопу не видно было конца.

Так и пришлось бежать из кино, не досмотрев картину, да и потом все как-то не удавалось посмотреть ее. И вот теперь я встретился с ней уже совсем в другой обстановке…

Кто-то подсел ко мне вплотную, несмотря на то, что свободных мест было полно. Послышался резкий запах духов «Ландыш». В военные годы духи эти были большой редкостью.

Я оглянулся: рядом сидела статная девушка с приятным профилем.

Первое, что бросилось мне в глаза, была высокая грудь, туго обтянутая военной гимнастеркой. Соседка с нарочитым вниманием глядела на экран.

«Если картина всем надоела, почему она смотрит с таким интересом… Или, может, она тоже гость?» — подумал я.

— Ах, как она хороша, особенно в этих кадрах! — кивнула соседка, имея в виду Любовь Орлову.

— Действительно, хороша, — согласился я.