Любовь — прекрасная незнакомка

— Я уверена, что все будет прекрасно, — сказала Энн, сердясь на себя за неловкость. — По правде сказать, я никогда не знаю, что заказать, мне всегда кажется, что выбранное другими более привлекательно. — Она попыталась беззаботно улыбнуться, но безуспешно, и поспешила добавить: — Красивая комната, правда?

— Да, у французов уникальное чувство стиля.

Наступило молчание, которое всегда так пугало Энн.

— Что с вами, миссис Грейндж? У вас такой вид, будто вам не по себе? — мягко спросил он после паузы.

— Разве? — нервно засмеялась она.

— Может быть, я чем-то вас расстроил?

— Нет-нет, это в самом деле не так. Называйте меня, пожалуйста, Энн.

— Я предпочел бы имя Анна, — улыбнулся он.

— Как хотите.

— Однако вы не объяснили, что вас беспокоит.

— Право, меня ничто не беспокоит. — Энн отпила немного из своего бокала и пошарила в сумочке в поисках сигарет. К тому времени когда она их нашла, он уже поднес ей тяжелую золотую зажигалку. — Благодарю вас!

Откинувшись на стуле, он спокойно изучал ее лицо. Она чувствовала, что не в силах ответить на его взгляд, прочесть в нем, о чем он думает.

— Вы прекрасно говорите по-французски, — сказала она.

— А вы сами прекрасны, Анна!

От неожиданности Энн закашлялась и снова открыла сумочку, чтобы достать платок.

— Возьмите мой, — услышала она его голос и увидела, что он протягивает ей большой белоснежный платок.

— Нет, спасибо, все уже в порядке, просто я поперхнулась джином. О чем это я говорила? Ах да, о том, как хорошо вы говорите по-французски.

— Благодарю вас!

— Вы говорите на многих языках?

— Кроме родного — на трех хорошо и на трех плохо.

— На каких же хорошо?

— На английском, французском и итальянском.

— А плохо на каких?

— На английском, французском и итальянском, — засмеялся он.

— Это неверно. Двумя первыми вы владеете блестяще. А какой ваш родной язык?

— Греческий, конечно. С такой фамилией, как моя, какой же еще?

Он продолжал смеяться, но у Энн появилось странное чувство, будто он смеется не вместе с ней, а над ней, потому что его забавляет ее смущение.

— Среди моих знакомых не было ни одного грека.

— Надеюсь, что ваш первый опыт окажется приятным.

Он улыбнулся, и она в первый раз заметила, что между передними зубами у него щелка, придающая особое очарование его улыбке. Он продолжал упорно смотреть на нее, и ее смущение усилилось. Она решила переменить тему:

— Этот ресторан какой-то странный.

— Да, вероятно, особенно на свежий взгляд.

— По-видимому, здесь не допускается ни малейшая нескромность.

— Совершенно верно.

— Вы всегда посещаете такие места?

— По мере возможности.

— Но почему?

— Это упрощает жизнь, — загадочно ответил он.

Энн глубоко вздохнула и спросила напрямик, решив взять быка за рога:

— Может быть, это публичный дом или дом свиданий?

— Прошу прощения? — изумленно произнес он, будто не веря собственным ушам, и выпрямился. — Публичный дом или… как вы сказали? Что вам пришло в голову, Анна?

— Здесь соблюдают такую осторожность, и потом, я не вижу обычных объявлений о кредитных карточках и тому подобном, как в других ресторанах.

Алекс разразился безудержным смехом.

— Публичный дом! Боже мой, что бы на это сказала Петэн?!

Он так смеялся, что на глазах у него выступили слезы и ему самому пришлось воспользоваться большим белым платком. Энн внимательно следила за ним. Этот непосредственный смех окончательно убедил ее, что она заблуждалась. Она заулыбалась, и вскоре оба дружно захохотали. Тем временем вернулась мадам Петэн.

— Ваш столик готов, мистер Георгопулос, — сообщила она, повышая голос, чтобы быть услышанной. — Разрешите спросить, что вас так рассмешило? — осведомилась она слегка раздраженным тоном.

Энн умоляюще посмотрела на Алекса.

— Я расскажу вам об этом в один прекрасный день, дорогая Петэн, но только не сегодня… — с трудом выговорил он сквозь смех.

Мадам Петэн отвела их в другую комнату, поменьше, но такую же нарядную. Здесь ничего не было, кроме стола, покрытого тончайшей камчатной скатертью. На столе стояли зажженные свечи. Их пламя отражалось в серебряных приборах и в хрустальных бокалах, бросало светлые блики на восковые лепестки камелий в широкой чаше. Их обслуживали два официанта. Благоговейно, точно служки во время литургии, они поставили перед ними тарелки с заливным из перепелиных яиц. Алекс попробовал вино, наполнил бокалы, и оно заискрилось там, как золото.

— За новую дружбу! — сказал он, поднимая свой бокал.

— За счастье! — добавила Энн.

Яйца оказались удивительно вкусными, и она сказала ему об этом. Вино тоже было прекрасное — она и об этом высказала свое мнение. Энн восхищали и тонкие салфетки, и великолепные цветы, и неяркое пламя свечей. Все это доставляло ей огромное удовольствие, и она не скрыла этого от Алекса.

— Так вы больше не собираетесь искать здесь постель?

Энн боялась покраснеть.

— Пожалуйста, не надо! Я чувствую себя такой глупой.

— Ничего глупого в этом нет. Я привык к этому заведению, потому что давно посещаю его, но понимаю, что оно действительно несколько необычно. И вы решились на определенный риск, приняв мое приглашение. В конце концов, ведь вы меня не знаете.