Любовь принцессы

Когда Джеймс задумывался о том, может ли он оставить Диану, сама мысль причиняла ему такую боль, что он подавлял ее, хороня глубоко в душе, как поступал со всяким душевным волнением. Уже много позже он стал думать, что, видимо, разумнее все же было расстаться с Дианой, что будущее оправдало бы такое решение, но оставшись вдвоем, в разгаре страсти, они забывали о благоразумии. Вдали от нее он понимал, что его будущее заметно поутратило ясные очертания, но едва лишь оказываясь рядом с ней, он ощущал такой восторг, что все сомнения затихали. И смысл имела только их близость, когда все страхи и беспокойства таяли в чистом сиянии их любви.

Если он пытался мягко говорить Диане о своих сомнениях, то она изо всех сил убеждала его, что у них есть общее будущее. В это время она так страстно желала в это верить, так отчаянно надеялась на новые перспективы жизни, что решила обратиться за подтверждением к ясновидящим и телепатам.

Астрологи предсказывали, что рано или поздно она будет свободна: ей предстоит преодолеть долгий тернистый путь, но впереди ее ждет свобода. Впрочем, ей нужно было только подтверждение того, что — как бы ни была тяжела ее жизнь, как бы тяжки ни были ее испытания — в будущем все наладится. Втайне Диана верила, что судьба, держа ее крепко за руку, проведет через все тяготы жизни и подчас нестерпимые страдания к счастливому будущему.

Джеймсу было не до астрологов и астрологии. Для него, убежденного рационалиста, все эти материи были не более чем шарлатанство, однако он вовсе не собирался отнимать у нее надежду, в которой она так нуждалась. Он чувствовал, что надежда — это единственное, что у нее осталось, и если такая чепуха приносит ей радость, то и слава Богу.

И когда она пыталась убедить его, что у них есть все основания надеяться на счастливое совместное будущее, ему и самому хотелось в это поверить, — и он готов был поверить, но в глубине души копошился червь сомнения.

Такую борьбу надежды с сомнениями он переживал каждый раз, когда они с Дианой обедали в «Сан-Лоренцо», ее излюбленном ресторане, где, среди нехитрого убранства в стиле семидесятых, она чувствовала себя безмятежно и уютно, словно вернулась в родной дом. Изящная обстановка этого найтбриджского ресторана, с его бледно-желтыми стенами, пышной растительностью, яркими картинами и бумажными меню, приколотыми к плетеным салфеткам, создавала безмятежную, покойную атмосферу детской. А Мара Берни, хозяйка-итальянка, содержавшая вместе со своим мужем Лоренцо это заведение, казалась старой уютной няней. Она усаживала Диану и Джеймса за дальний угловой столик, под высокой светлой стеклянной крышей, и тут же подавала им шипящее жаркое.

Потом, когда Диана опасливо возилась с салатом из крабов, а Джеймс расправлялся с большим блюдом спагетти с моллюсками, Мара подсаживалась к ним, повинуясь мощному материнскому инстинкту. Она брала Диану за руку и, глядя на них глубокими карими совиными глазами, тихим, доверительным голосом с сильным итальянским акцентом изливала на Диану елей утешительных слов, которые та так жаждала услышать, — слов ободрения и надежды. «У вас все будет в порядке, — приговаривала она, гипнотизируя Джеймса пронзительным взглядом, и, похлопывая его по руке, добавляла: — Вы как раз то, что ей нужно. Вы сильный. А она такая очаровательная, и, кроме вас, ей некому об этом рассказать. Только вы можете открыть ей глаза. Вы можете дать ей многое. Вы такой хороший, умный человек. Вместе вас ожидает такое счастье. Вы просто созданы друг для друга».

Воспитание не позволяло Джеймсу выказать хотя бы тень недоверия. Он просто тихо улыбался, глядя в глаза Дианы, зачарованно внимавшей пророчествам Мары. Несчастья, обрушившиеся на Диану, пробудили у нее интерес к спиритизму, в котором она стала находить душевный покой, а повышающаяся самооценка оттеснила внутреннее одиночество. Конечно, Джеймса ничто не вынуждало предаваться этим занятиям вместе с Дианой, и он мог бы спокойно взирать на нее с безопасного расстояния, однако в этом увлечении Дианы он не усмотрел ничего предосудительного. Он, наверное, не отдавал себе в этом отчета и был бы крайне возмущен, если бы кто-нибудь сказал ему об этом. Но при его чувствительности и растущем ощущении, что это судьба ведет его, он был и сам не прочь заглянуть в неведомый мир. Во всяком случае, он уже стоял на самом его пороге.

Хотя Джеймс сознавал, что в жизни каждого мужчины наступает момент, когда любовь для него становится реальностью, определяющей дальнейшие события, но все же испытывал какую-то неуверенность. Конечно, он понимал, что для расцвета любви требуется высвободить всю ее преобразующую силу, и, в общем, не противился ей и был бы даже рад ей подчиниться, но что-то в нем заставляло уклоняться от слишком бурных перемен. Он не знал, нужно ли и хочет ли он платить такую цену за свои чувства.