Любовь Психеи и Купидона

Дочь моя, которой все это не нравилось, предложила мне похлопотать о разрешении удалиться от дел, на что мне давали право мои заслуги. Просьба моя была удовлетворена. Мы удалились в принадлежавший мне загородный дом. Едва мы переселились туда, как поклонники последовали за нами, они появились там почти одновременно с нашей семьей. Утратив надежду избавиться от них, мы бежали из страны, где не было спасения от любви, и нашли убежище у соседних племен. Это вызвало войны, но не избавило нас от влюбленных — местные поклонники оказались еще настойчивее прежних. Наконец, мы укрылись в пустыне, с немногими слугами и почти без всякой поклажи, если не считать нескольких книг. Мы хотели, чтобы бегство наше привлекало к себе поменьше внимания. Местность, которую мы выбрали, была довольно безлюдной, хотя и не шла в сравнение с той, где ты встретила нас. Мы провели там два дня в полном покое. На третий стало известно, куда мы скрылись: один из поклонников зашел к нам разузнать о дороге, другой укрылся в нашей хижине от дождя. Мы пришли в полное отчаяние и решили, что спокойствие мы обретем только в Елисейских Полях[52].

Я посоветовал дочери вступить в брак. Она попросила меня потерпеть, сказав, что пойдет замуж лишь под угрозой смертной казни, и то еще неизвестно, не предпочтет ли она смерть новому супружеству. Она призналась, что назойливость поклонников ей чрезвычайно тягостна, но что тиранство дурных мужей превосходит все мыслимые бедствия и что она просит меня заботиться лишь о моих собственных делах, она же устоит против всякого рода соблазнов, а если дело дойдет до насилия и принуждения к браку, она предпочтет умереть. Я не настаивал.

Однажды ночью, когда я задремал с мыслью о дочери, мне явилась во сне Философия. «Я хочу, — сказала она, — вывести тебя из затруднения. Следуй за мной». Я повиновался ей. Мы прошли местами, какими сегодня я вел тебя. Философия привела меня на порог этого жилища. «Вот, — сказала она, — единственное место, где ты обретешь покой». Образ этого места и ведущей к нему дороги запечатлелись в моей памяти. Я пробудился с чувством удовлетворения.

На другой день я рассказал дочери этот сон, а так как мы в это время гуляли, я заметил, что дорога, по которой меня вела Философия, начинается прямо у нашей хижины. Надо ли дальше рассказывать? Мы приняли решение до конца проверить наш сон на деле. Мы уволили наших слуг и бежали с двумя этими девочками, из которых старшей не исполнилось тогда еще шести лет, а младшую пришлось нести на руках. После тех же самых усилий, какие пришлось сделать и тебе, мы пришли к этим скалам. Мои родные расположились здесь, а я вернулся, чтобы забрать скудные пожитки, которые ты видишь, перетащив все это, равно как и книги, в несколько приемов. Что касается денег и мелких ценностей, остававшихся у нас, то они были уже спрятаны в надежном месте, у нас до сих пор еще не возникла в них нужда. Живя вблизи от реки, мы обеспечены если не роскошной и тонкой, то во всяком случае здоровой пищей. Я ловлю рыбу, которую сбываю в городе, — он находится за этой горой: там меня никто не знает. Стоит моей рыбе появиться на рынке, как она уже продана. Тамошние жители — люди богатые, лакомки и порядочные лентяи. Они неохотно выходят за стены города. Никто не явился бы сюда, чтобы прерывать мои размышления, если бы твой муж не вмешался, наконец, в дело и не стал подсылать к нам влюбленных, тех — отсюда, других — оттуда. Любовники всюду пролезут, недаром у их покровителя крылья. Этим девушкам, как ты видишь, уже пора их побаиваться. Я, однако, не уверен, что на этот счет они всегда будут держаться точки зрения своей матери. Вот каким образом я очутился здесь.

Старец закончил речь превознесением своего счастья и хвалой одиночеству.

— Но, отец мой, — воскликнула Психея, — такое ли уж благо — одиночество, о котором ты говоришь? Неужели тебе и твоим дочерям не скучно? Чем же вы занимались все эти десять лет?

— Приготовлением к будущей жизни, — отвечал старец. — Мы размышляли об ошибках и заблуждениях, коим подвержены люди; мы изучали жизнь.

— Ты не убедишь меня, — возразила Психея, — что законное величие и невинные удовольствия не заслуживают предпочтения перед образом жизни, который вы ведете.

— Истинное величие в глазах философа, — отвечал старец, — это умение управлять собой, а истинное наслаждение обретаешь в общении с самим собой. Это достигается только в одиночестве. Не скажу, что к нему приспособлен каждый: оно благо для нас, но было бы злом для тебя. Существо, созданное небом с таким тщанием и искусством, должно делать честь своему творцу и царить не только в пустыне.

— Увы, отец мой, — со вздохом промолвила наша героиня, — ты говоришь: «царить», а между тем я рабыня моей ненавистницы! Над кем мне царить? Царить над моим сердцем и сердцем Амура я не могу, царить над другими — отказываюсь.

Тут она кратко рассказала ему свою историю и, окончив ее, добавила: