Любовь шевалье

— Батюшка! Батюшка! Где вы! — кричал Жан.

Так что же случилось с ветераном?..

Как мы помним, пока шевалье и маршал де Монморанси выносили женщин в сад, Пардальян-старший отправился во двор. Как ни странно, к нему вернулось обычное хладнокровие. Он видел сегодня столько ужасов и смертей. И все же ему не давала сейчас покоя какая-то совсем другая мысль…

— И что это меня так тревожит? — бормотал ветеран. — Надо, наконец, разобраться с этой бумагой…

О чем он говорил? О том самом листке бумаги, который Пардальян вытащил у Бема. Он уже три или четыре раза собирался его прочесть, но все что-то мешало. В конце концов старик не выдержал. Он вынул на ходу бумагу из кармана и прочел:

«Пропуск. Действительный на любой заставе Парижа с 23 августа и в течение трех дней. — Выпустить из города подателя сего и сопровождающих его лиц. — Служба короля».

Подпись «Карл, король». В углу документа краснела королевская печать.

Пардальян-старший облегченно вздохнул: наконец-то он выяснил, в чем дело!

Ветеран вышел на парадную лестницу, где Монморанси героически отражал наступление наемников Данвиля. Он не обращал внимания на рейтаров, которые уже заглядывали во двор. Пардальян решительно направился к повозке, брошенной молодцами Данвиля посреди двора. В повозке было двадцать бочонков с порохом. Пардальян принялся спокойно выгружать их.

Грохнул выстрел из аркебузы, но рейтар промазал, а ветеран проворчал:

— И как это я раньше не прочел бумагу. Надо бы ее теперь отдать шевалье.

Он деловито продолжал работу, по одному оттаскивая бочонки в парадный зал. А солдат за воротами становилось все больше: правда, они пока еще не отваживались войти во двор.

Пардальян-старший перенес уже шестнадцатый бочонок. Он обливался потом, руки его были поцарапаны, ногти сломаны. Бледное от нечеловеческих усилий лицо перемазано порохом. Старик как раз вернулся во двор за семнадцатым бочонком и увидел, что воинство Данвиля пошло в атаку.

По приказу маршала рейтары ворвались во двор и бросились к парадной лестнице.

— Смерть! Смерть Монморанси! — орал Данвиль, подбадривая своих солдат.

— Еще четыре бочоночка осталось! — с досадой прошептал Пардальян. — Ладно, и шестнадцати хватит! Прощай же, Лоиза!

Он вытащил из-за пояса пистолет и в тот миг, когда осатаневшие солдаты ворвались в парадный зал. ухмыльнулся:

— Ну, птенчики мои! Сейчас вы у меня попляшете! Не видать вам ни шевалье, ни Лоизы!

И он пальнул из пистолета по бочкам с порохом. Порох вспыхнул и начал потрескивать… Нападавшие, увидев, что бочонки занялись огнем, метнулись назад. Ветеран тоже кинулся к выходу, но увы… Слишком поздно!..

Мощный взрыв потряс дворец Монморанси. С адским грохотом рухнули стены и перекрытия; под ними нашли свою смерть две сотни солдат. Что касается Данвиля, то он успел вовремя унести ноги!

Анри де Монморанси стоял на улице, ошеломленный, взбешенный, обезумевший от обиды и ярости. На его глазах был разбит его отряд из пятисот человек, не считая дворян из свиты… Его армия разгромлена… И кем же? Двумя бродягами!

— Это не люди! — завопил Данвиль. — Демоны! Демоны ада!

Стоя у главных ворот дворца, он созерцал руины отцовского дома, задыхаясь от отчаяния: он так и не смог отомстить брату как следует! Но глаза его сверкали мрачным торжеством, когда он вспоминал, что под обломками дома погибли все его обитатели: его брат, оба Пардальяна и Жанна де Пьенн. Он любил Жанну страстно, но предпочитал видеть ее мертвой — но только не женой Франсуа.

Внезапно собравшаяся у ворот толпа увидела, как из дыма и пламени появился человек. Он шел сквозь раскаленные обломки, перепрыгивая через рухнувшие балки и упорно пробирался сквозь ад, в который превратился дворец Монморанси.

Брови и волосы у него наполовину сгорели, лицо было обожжено, тлеющая одежда почернела от дыма. Человек повернулся к Данвилю, к толпе, и в глазах у него вспыхнуло грозное пламя… Это был шевалье де Пардальян!..

— Отец! Отец! Где вы! — в отчаянии крикнул он.

— Сюда! Быстрее! Клянусь Пилатом! — ответил ему хриплый голос.

Шевалье бросился на этот голос. Под обломками балок он увидел отца. Ветеран стоял на коленях и пытался удержать непомерный груз, рухнувший ему на плечи и грозивший раздавить его. Старик был бледен, как смерть, он дышал с трудом, даже уже не дышал, а хрипел. Но отец нашел в себе силы улыбнуться сыну…

— Сейчас, батюшка, сейчас. Держитесь, я вас освобожу… Проклятые балки… Господи, у вас раздроблена нога… и волосы обгорели…

Голос шевалье дрожал, сердце учащенно билось. Он лихорадочно разгребал кучу обломков.

— Опять… опять ты не послушался меня… — едва слышно проговорил Пардальян-старший… — Я же тебе сказал: беги, уезжай!

Наконец шевалье смог поднять отца и подхватить его на руки.

— Батюшка! Батюшка! Что у вас сломано? Только нога? Ну не молчите же…

— Кажется, два-три ребра… меня немного помяло…

У Пардальяна-старшего была раздавлена грудная клетка. Произнеся последние слова, он потерял сознание. Шевалье застонал. Он поднял старика и понес на руках…