Любовь ушами. Анатомия и физиология освоения языков

Любимец всего факультета (студентов, не коллег) профессор Валентин Александрович Сметанин не просто любил изучать языки, не просто много их знал: именно они, а не история, и были его главной страстью. Валентин Александрович приходил на лекции с пустыми руками, никаких листочков. С пустыми руками он выходил из своей квартиры на Юго-Западе, с пустыми руками приезжал на трамвае в университет и без единой бумажки входил в аудиторию:

– А вот и я!

Так вошёл он и к нам, на установочную лекцию по истории Средних веков. Предыдущий преподаватель никак не мог закончить своё занятие: перемена началась, закончилась, и вот уже следующая пара… Валентин Александрович ждёт в коридоре. И вот, наконец, ему уступают место. О, как он рад встрече именно с нами, глаза навыкате, как будто их владелец смотрит не в себя, вбирая информацию, а от себя, её распространяя глазами-прожекторами, грудь вперёд, волосы зачёсаны назад, отчего при плотном телосложении усиливается впечатление общей стремительности облика, острый нос, голос, человека, которому нравится себя слушать, и нравится, когда слушают, и очень нравится, что слушателям нравится! Все даты наизусть, всех учёных – по имени-отчеству, причём сначала только имя-отчество, как будто речь о старом знакомом, и лишь потом фамилия: для тех, кто не узнал, скажем, Антонину Дмитриевну. Ролову. Тут же рассказ о том, как он познакомился с Антониной Дмитриевной Роловой: в Москве на банкете после конференции он пригласил её танцевать, и так, кружась в вальсе, они и разговорились о научных интересах друг друга. Она занималась Флоренцией, а он – поздней Византией…

– А может быть, ничего этого и не было. Может быть, я вам это рассказал, чтобы вы лучше запомнили Антонину Дмитриевну Ролову…

В общем, рожденным под знаком близнецов не нужны собеседники. Их и так двое.

Но любимой темой и главной страстью Валентина Александровича, как я уже сказал, были языки. К ним он сводил любой разговор при первой возможности. Приятно же поговорить о том, как поговорить. Однажды на лекции речь зашла о том, что к истории Средних веков отношение уже давно неоднозначное. «Вольтер, например, считал, что историю средних веков следует изучать только для того, чтобы потом презирать. А вот Шиллер говорил, dass Geschichte des Mittelalters…» И тут я впервые услышал необыкновенную вещь: как простой смертный (если к Валентину Александровичу применимо это выражение), во всяком случае, не учитель иностранного языка, с ходу начинает говорить на другом языке, как будто так и надо. Звук немецкой речи заворожил меня. Это было совсем не похоже на привычное неразборчивое бульканье английской каши. На меня, ни слова не понимавшего, произвели впечатление чёткость и артикулированность выговора, скульптурность звучания, прозрачность структуры и общая архитектоника конструкции. В целом что-то вроде каменной романской церкви, но в виде некоего сварного каркаса. Цветовая гамма – светло-коричневая.

Та цитата из Шиллера породила во мне образ – семечко, из которого позже пустит корни немецкий язык. Но это случится не сразу.

На старших курсах я узнал, что немецкий – один из главных языков мировой исторической науки вообще, византиноведения в частности, и исследований поздней Византии в особенности. Главная книга специалистов по палеологовскому времени (XIII–XV века) – это справочник «Prosopographisches Lexicon der Paleologenzeit», издающийся в Вене.

Пример полиглота профессора Сметанина, грохот шиллеровской цитаты, работа над дипломом, когда пришлось иметь дело с литературой на немецком языке, – всё это подталкивало к необходимости взяться за его изучение. Однако взяться за иностранный язык по собственному почину – это нечто небывалое! Такого не случалось ни со мной, ни с моими родными, которые, если уж учили тот же немецкий, то лишь в силу острой необходимости.

Однако сейчас на немецком, как видно, свет клином сошёлся. Потому что ведь, с другой стороны, были и

Немецкие родственники. 1989–1995

Состоявшийся роман невозможен без любовной линии.

С Инной мы познакомились в музыкальной школе. На сольфеджио вместе ходили. И моя обычная зажатость и стеснительность при общении с девочками с нею как-то забывалась, что ли. Особенно легко и свободно мы себя чувствовали, когда оставались на уроке вдвоём, без двух других девчонок.

Потом школу закончили – и всё. Но незадолго до моего поступления в УрГУ мы снова встретились. На проспекте Ленина, напротив магазина «Искусство». Вместе зашли туда, пошарили в нотах, в книжках, а когда вышли, начался дождь, побежали вместе до её автобуса, но все же я не забыл дать ей свой телефон и адрес. Она пришла сразу, не успел я вернуться из Свердловска. Инна училась в музучилище на теоретическом отделении.