Любовь в наследство, или Пароходная готика. Книга 2

Когда ясность мыслей постепенно взяла верх над приятной сонливостью наступающего утра, Ларри осознал, что поток солнечных лучей проникает в его комнату. Он лежал, упиваясь теплым светом… и удивительным, сладчайшим осознанием того, что влюбился по уши.

Ну, что за дурак! Какой непоправимой глупостью было то, что он не приехал в Монтерегард в первый же свой отпуск и не приезжал потом при каждой возможности! О, да послушайся он только совета деда, и они с Луизой теперь были бы уже обручены и, может быть, готовились бы к свадьбе! Будучи в таком дурацком и блаженном состоянии, он не мог даже задуматься над тем, что могли бы возникнуть какие-нибудь помехи в этом головокружительном ухаживании. В конце концов, не было ничего любезнее и трогательнее приглашения, полученного им от маркиза. А Луиза, ее немедленное одобрение его присутствия, ее сердечность и радушие, которые были несомненны, ее обезоруживающая доверительность и чистосердечие, с какими она смотрела на него; в ее взгляде царило восхищение, быстро перешедшее в истинное чувство… Все это вместе убеждало его, что он снискал ее расположение почти сразу, как только посмотрел на нее влюбленными глазами.

Джанины нигде не было видно, и с момента, как ее отец, взяв его за руки, провел его в дом вчера вечером, она ни разу не появилась до сегодняшнего обеда. После того, как Пьер пригласил Луизу присоединиться к ним, он провел Ларри через гостиную прямо в свой личный кабинет, дернул за сонетку, чтобы принесли прохладительное, и, когда появился слуга, приказал ему немедленно доставить вино и пирожные, а багаж мсье лейтенанта привезти из гостиницы и перенести в специально отведенную для него комнату.

— Полагаю, комната тебе должна понравиться, Ларри, — сказал он, поворачиваясь к молодому человеку. — Окнами она выходит на восток, так что утро ты будешь встречать вместе с солнышком; и еще она выходит на озеро и окружающий его парк, который, на мой взгляд, являет собой зрелище намного приятнее, чем главный двор, через который ты попал в замок. Я немедленно распоряжусь, чтобы включили все фонтаны в честь твоего приезда, а завтра вечером устроим мы иллюминацию. Правда, обычный свет луны я люблю много больше всяких искусственных освещений. Я прав, Луиза, насчет луны?

— Да, дядя Пьер. Сейчас ведь почти полнолуние.

— В таком случае, может быть, после ужина вы с Ларри немного погуляете по парку… А теперь, мой милый мальчик, мне бы хотелось, чтобы ты поподробнее рассказал о том, откуда приехал и сколько ты собираешься пробыть с нами в Монтерегарде. А как-нибудь потом, если ты захочешь, то сможешь рассказать, чем занимался до тех пор, пока не попал во Францию.

Чтобы ответить на первых два вопроса, понадобилось совсем немного времени, и Пьер с Луизой почти одновременно запротестовали, закричав, что десять дней — это слишком мало для отпуска. От этих искренних слов у Ларри мягко защемило сердце.

— Возможно, вы позволите мне как-нибудь заехать еще раз, — несколько нерешительно проговорил он. — То есть, если…

И вновь его прервали. Ну, конечно же, он будет приезжать в Монтерегард как можно чаще и оставаться здесь сколько его душе угодно! Ведь он не собирается домой незамедлительно?

— Нет, конечно. Но, знаете, это ведь просто предположения, причем ни на чем не основанные. А правила обращения с солдатами весьма похожи на отношение к репортерам: «Хватай их, пока они молоденькие, относись к ним покруче и ничего не рассказывай!»

Все рассмеялись, словно он сказал что-то невероятно остроумное и оригинальное, и, вдохновленный их дружелюбием, Ларри начал рассказывать о Сомюре, о школе верховой езды, о прекрасных людях, об игристых винах и красивейшей местности. Ему не хотелось говорить о нескончаемых неделях, проведенных на фронте, он понимал, что они догадывались об этом его нежелании, ибо совершенно не требовали от него рассказа об этом; и он сам сдержал себя, почти подойдя ко дню заключения перемирия, ибо вспомнил, что для его собеседников этот день — день личной трагедии, которая явно затмила все чувства патриотической радости. Когда он замолчал, Пьер поднялся и сказал, что хочет показать Ларри, как пройти в его комнату. Багаж уже прибыл, и, наверное, Ларри не отказался бы перед обедом принять ванну. Взяв молодого человека под руку, он повел его по широкой мраморной лестнице наверх, опираясь на красивые металлические перила. Потом повел Ларри по длинному коридору, увешанному фамильными портретами и старинными гравюрами, и наконец резко распахнул дверь в огромную просторную комнату, стены которой были обиты вощеным ситцем. Подведя Ларри к окнам, он отворил ставни.

— Посмотри! — сказал он. — Ну как, ты согласен, что вид отсюда просто великолепный?!