Любовь в настоящем времени

Вот и первый вопрос. Я-то думала, говорить мне не придется. И вот он напомнил мне кое-что. Ведь эту песенку я всегда пела Леонарду на сон грядущий.

Только криворотому этого знать не обязательно. Тайна останется между мной и моим мальчиком.

— Забей, — говорю.

— «Забей», — передразнивает он. — Нормально говорить умеешь?

Умею, только из-за тебя все вмиг забыла. Все мои тренировки насмарку. Страх вышиб заученное из головы.

— Надо говорить: «Ничего особенного», — поучает он.

Ага. Тут у нас все особенное.

У блондина такой вид, словно ему не терпится поскорее покончить со всей этой байдой, как бы она ни обернулась. Луна освещает его, и я могу разглядеть на лице у него страх и неуверенность. Ненависти ему явно не хватает. А взять неоткуда, как ни старайся.

— Господи, Бенни, — говорит он. — Забираем ее и уматываем.

— А его семья? Ни хрена мы не уматываем. Как мы можем опоганить память о нем? Ребята все сделали, только бы никто никогда не узнал, что он погиб без штанов. Нет уж, пусть выдаст все, как полагается. А мы посмотрим, брать ее с собой или нет.

Ведь специально подпустил угрозы в голос, чтобы мне страшнее стало.

Я смотрю на звезду. Наручники впиваются в кожу. Мне больно. Я рукой не могу пошевелить.

И я уже больше не гляжу на них из-за плеча. Плохо дело. Не вовремя я вернулась в собственное тело.

Ствол упирается в ложбинку у меня на затылке. Это пистолет дрожит у него в руке или я сама дрожу? Не могу сказать наверняка. Скорее всего, трясусь я.

— Ну, что скажешь в свое оправдание? — Тон у него уже другой. Испуганный какой-то и расстроенный. Мне даже делается его жалко. — Колись немедленно, говори правду. А потом отрепетируем, что ты покажешь на суде.

— Правду я скажу на суде, — говорю.

За эти слова он готов удавить меня до смерти. Но уж очень ему хочется устроить мне пожизненное. Хуже не придумаешь. А как же тогда Леонард?

Нет, никто не может разлучить меня с Леонардом. И никто не отнимет у меня гордость.

— Ух ты, — шипит. — Крутую корчишь?

Да уж. Круче некуда.

— Вот тебе моя версия. Ты к нему прицепилась, завлекла к себе, раздела и застрелила как собаку, все ради кредитных карт и денег в кошельке. Воспользовалась его слабостью. Вот как все было. Дома остались жена и трое детей. Трое сиротинок.

Ну что он заливает? Ведь вокруг ни души, кроме нас. Ты сирота, если у тебя оба родителя умерли. Леонард не сирота, хотя его отец застрелен. И надеюсь, не станет сиротой сегодня. Но я не произношу этого вслух. Я храню молчание.

— А как насчет мужика, которого посадили за соучастие? — Опять в голосе угрозы хоть отбавляй. — Этого, как его, Джулиуса Бэнкса? Это он был организатором? Он тебя заставил? Если так, скажи мне. Только быстро.

— Малыш Джулиус вообще ни при чем, — говорю.

Беги, вызволяй Малыша Джулиуса с кичи. Только ты не побежишь. Ты, как и я, прекрасно знаешь, что Малыш Джулиус получил по заслугам. Ведь он много чего наворотил в жизни, только не попался. А теперь сидит за преступление, которого не совершал. Боженька не фраер, все видит.

— Вот что. Нравится тебе или нет, ни словечка в суде о том, что на самом деле произошло между тобой и Леном. Семья не должна узнать. Ты его завлекла и ограбила. И больше ничего.

— На суде я скажу правду.

Злить его мне не хочется. Тем более в руке у него пистолет. Но я не могу допустить, чтобы мой мальчик считал свою мать грабителем и убийцей. Так не будет. Чем бы эта история ни кончилась.

— Не смей так говорить со мной, — хрипит криворотый. Он уже в таком бешенстве, что с трудом можно разобрать слова. — У меня пистолет. — Он с силой утыкает пушку мне сзади в шею, хочет напомнить, кто из нас вооружен. — Сделаешь, как я сказал. Выбора у тебя нет.

Ведь в лепешку расшибется, а втолкует. Мне больно, но я не издаю ни звука. Пожалуй, нет у него никакого плана на тот случай, если я не соглашусь.

— Выбор-то у меня есть, — говорю.

Свой выбор я уже сделала: Леонард не должен думать, что я кого-то убила ради кредитных карточек. Можешь теперь злиться сколько хочешь. Это уже неважно.

— Считаю до трех, — говорит. В голосе его слышится рыдание. Я и не знала, что здоровенные мужики способны плакать.

— Бенни? — пугается блондин. — Бенни? Ты все стараешься ее застращать?

— Я не могу позволить ей устроить представление. Его семья уже видела достаточно горя. Он не твоим напарником был. Ты со мной или нет? На чьей ты стороне?

— У меня дочка ее лет, Бенни. Ты сейчас в гневе натворишь делов, потом не воротишь. Прошу тебя, Бенни.

Наступает долгое молчание. Надо же, и у мужика с пистолетом могут быть истерики. Скажите пожалуйста.

— Подожди меня в машине, — говорит Бенни.

— Бенни…

— Жди в машине, я сказал. Оставь нас одних на минуту.

— Господи, — опять бормочет блондин, однако послушно залезает в автомобиль. А я-то надеялась, он упрется.

Смотрю на небо. Большая звезда висит над холмом. Странная такая звезда, светит мне прямо в глаза. Вот так до меня доходит, что я тоже плачу и слезы преломляют свет звезды. Иначе бы я ничего такого не увидела.

— Раз.