Любовь во время пандемии

– Ладно, – наконец произнес он, – скажу. Только без фамилий, сама догадаешься, о ком я толкую. Короче, Витя наш приехал в загородный домик того человека… типа дворца Монплезир, если понимаешь, о чем я. Там баня, девочки, стриптиз и пляски разные. А потом пригласили Витюшу в карты перекинуться. Ну, если Витю знала, то понимаешь, что это его тема. Он, как и его папаша покойный, в этом деле шарил хорошо. Все расклады знал. Знал, что на столешницу положить, как стакан поставить, как часы надеть, чтобы в стекле отражалась раздача… Каким ногтем зарубку на рубашке сделать, уголок примять… Может, он думал, что фраера поймал, а когда сел за стол, понял, что дело серьезное, услышав, какую ставочку назначили. Раз сыграли – Витек взял банк, потом еще пораскинули – опять ему подфартило. А дальше – пошло и поехало. Он-то, когда играл, знал главное правило: не бухать ничего, даже пива, и если тебе за столом шипучку подносят или сока – не принимай из чужих рук. Короче, все вышло так, что пошел ему сразу фарт: раз банчок снял, потом другой… Не знаю, сколько огреб поначалу. Но завелся. Суммы были не маленькие, ему в руки легко шли, так что он поверил, что фарт не отпустит… Виктор же не один с губернатором за стол сел… Но другие спустили, что у них на кармане было, и отвалили. Вдвоем они остались. И типа того, что последняя раздача. Катали они холдем, я так понимаю. Короче, такая карта пришла Витюше, что он понял: удача у него на крючке. Ну и поднимать ставки начал. А губер наш отвечает… Витя даже котлы с руки скинул, а потом еще раз поднял уже под слово или под расписку… Короче, открылись они: у Витька четыре дамы, а у губера четыре туза, что, ты сама понимаешь, если и бывает, то не так просто. Развели его как лоха: банкующий волшебником был – не иначе. Но чего тут дергаться: Виктору сказали, что срок ему для ответа – конец года. Он начал суетиться: чего-то туда отправлял, свое отдавал, занимал. Меня просил прикрыть его зад, но мне сказали не вписываться, и я отказал. Потом бабло у меня клянчить начал, зная, что я так просто не даю. Потом с Лехой этим договорился, тот за него поручился за долю в своем шалмане. Но ему все равно не хватает, и чего делать – не знает. За бугор свалить думал, но я отговорил, сказал, что все равно найдут, только до этого его Нину и дочку малую на отработку поставят. Тогда он меня умолять начал, чтобы я решил вопрос как-то. Намекал, чтобы я заказ у него принял. Но кого я буду валить – губера, что ли? Или авторитетных воров? Ответил тогда ему: «За свой блудняк впрягайся сам». Вот год закончился, и срок его вышел, Витя еще попросил времени… Дали или не дали – не знаю, но теперь его грохнули: видимо, этот губер на принцип пошел, чтобы все знали, что его кидать нельзя – ответка прилетит. Даже воры мне сказали, что не понимают, зачем он это сделал. Проще было бы Витька запрячь и пахать на нем до конца его дней… Но тот губер, видимо, так на деньгах сидит, что решил уже править чужими жизнями. Хочу – мочу, не хочу – молчу.

– Сколько он всего проиграл?

– Лимон зеленых. Сто пятьдесят отдал на месте: все, что выиграл, то, что при нем было, часы в зачет пошли за полтинник косарей. Остался должен восемьсот. Триста наскреб до Нового года. Значит, пол-ляма на нем осталось висесть.

Качанов посмотрел на Веру пристально.

– Веришь, но я не думал, что все так будет, мне ведь обещали, что писателя не тронут. Выжмут из него все с процентами и отпустят. Он же не барыга конченый, не беспредельщик. Но Витя сам виноват: проиграл, денег нет, он котлы с руки снял и отдал. А котлы его стоили не меньше стохи косарей. Губер, оказывается, коллекционирует их: ему на всякие праздники несут презенты – золотые котлы с брюликами и без, старинные карманные…

– Как фамилия того губернатора?

– А я знаю? Тайга у него под боком и море с океаном. Ищи по карте – твоя работа вроде как.

Качанов поднялся. Бережная последовала его примеру.

– Про маму мою что знаешь? – спросил он негромко.

– Красивая была, работала в Доме моделей, где ее и заприметил некий чиновник.

– А что с тем востроглазым потом стало, тоже знаешь?

Бережная кивнула.

– Сусанну Георгиевну он только на несколько дней пережил. Нашли повешенным на государственной даче. Охрана поселка сообщила только, что на территорию заезжала «Волга» с гэбэшными номерами и с пропуском на лобовом стекле. В салоне находились трое офицеров в форме. Сорок минут машина была на территории, стояла как раз у той дачи, а потом так же беспрепятственно убыла. Из дома ничего не пропало. Следствие решило, что это самоубийство, потому что чиновник оставил записку, в которой было всего три слова: «Прости меня, Сусанна».

– Не точная информация, – покачал головой Каро Седой, – было еще четыре слова: «Гореть мне в аду». Будем считать, что так оно и есть.