Любовь вслепую

Не знаю, как он догадался, но музыка стала моей отдушиной. Теперь можно было не думать – можно было слушать, течь вместе с мелодией, плыть, держась за ноты, отдыхать душой. Стало легче ходить, легче жевать, еда стала казаться вкусней, хотя Фил, я знала, старался.

Еще сутки. И процент на плече стал три.

Просыпалась и засыпала я, приветствуя невидимого собеседника, который не умел отвечать словами, но отзывался нежными касаниями. Его – этого моего нового друга – у меня никто никогда не отберет, с ним почти пропало ощущение одиночества. Не полностью, конечно: рытвины от «гусениц» на душе заживали медленно. Пройдет еще много времени, пока они порастут травой. Но уже есть музыка. И три процента. Еще чуть-чуть, еще чуть-чуть, Мэй…

*****

Он зачем-то принес мне немного денег. Филин. Подумал, может быть, что однажды мне захочется куда-нибудь выйти, купить что-нибудь для души. Глядя на купюры, я вздыхала с признательностью: друг – он и есть друг. До этого момента покупать мне ничего не хотелось: спасибо, что была еда, сменная одежда, удобная обувь, наличие душа и туалета не за углом, – но сегодня впервые подумалось о книге.

Я несколько раз выглядывала из-за занавесок.

На той стороне улицы стоял старый книжный. Там не было новых изданий, все потрепанное и «бывшее в употреблении», но томик стихов или хороших приключений мне бы не помешал. Может, даже любовный роман, если сумею не провалиться в грусть. Пусть я не думала все это время об Эрдигане, из моей крови он все еще не ушел. Просто было не время вытравливать его оттуда, пока не хватало сил, и потому насчет любовного романа придется подумать. Монет, однако, хватало, и теплилась мысль о том, что хорошая книга поможет мне выйти на цифру четыре. От четырех недалеко до пяти, от пяти до десяти, а там… А там и полноценная жизнь вернется. Это далекие планы, потребуется время – я смотрела на вещи реалистично, – раны, подобные моей, могут затягиваться годами.

И все же обулась, впервые толкнула дверь на улицу, взяла висящий на гвоздике ключ.

Здравствуй, мир. Я хотя бы поднялась с постели.

Улица была тихая, не особенно проездная, но я все равно отвыкла от звуков. От ощущения ветра на лице, от запахов, от долгого нахождения в вертикальном положении.

«Только туда и обратно, – подбадривала я себя. – Это близко».

Оказывается, я забыла, сколько на наших грязных дорогах отпечатывается подошв. Что за ночь ветер заметает ступени крылец песком, что каждое утро владельцам таких хибар, как та, которую я сейчас занимала, приходится орудовать веником. В кадках стояли лишь чахлые стебли, растениям катастрофически не хватало света. И все же здесь я была дома. Это был грязный и неприглядный дом, но он был моим, и я никогда не променяла бы его на Кирстаун. Впервые чувствуя себя живым человеком со времен возвращения из Первого Района, я шла куда-то сама. Без носилок. Значит, все-таки ожила. И впервые позволила себе дозированно думать: «Да, меня использовали и предали, но жизнь продолжается. В ней еще может быть что-то хорошее, я отыщу это. Постепенно, шаг за шагом».

Хорошо, что здесь мало машин и людей, хорошо, что час дневной и магазин открыт. Комковатое небо было подсвечено далеким солнцем. Над головой не купол, но тяжелое одеяло – есть то, что есть. Рано думать о чем-то глобальном. Находясь у критичной черты, я научилась думать о малом, цепляться за простое, держаться того, что не ранит. Собиралась делать это и теперь.

Собиралась… Пока не увидела его фигуру.

Эггерт.

Я узнала бы ее из тысячи других фигур, из сотен тысяч. А ведь я не прошла и пары десятков метров. Нужно повернуть обратно, пусть он пройдет мимо, пусть я буду думать, что мне почудилось.

Развернуться я не успела.

– Кристина.

Этот голос мне снился. И сны я отгоняла прочь, чтобы выжить. Этот голос теперь одним словом сообщил мне, что нам придется поговорить. Рано, еще очень рано. Я знала, что однажды встречусь со своим страхом лицом к лицу, не думала только, что это случится так скоро. Не тогда, когда на моей руке все еще жалкие три процента.

Только отступать было поздно. И я никогда этого не делала. Мне будет сложно пережить диалог с ним, но собственный побег, свою трусость будет пережить сложнее.

Потому, чувствуя себя хилым стеблем цветка, я ждала, когда «Пью» подойдет.

Он не был в форме, он был в штатском и в этой одежде умудрялся выглядеть статно. Больше я не удивлялась его мышцам, повадкам, фигуре, манере речи – все сложилось в единую картину в тюрьме.

– Генерал Эрдиган? – желчно отрапортовала я, будто являлась его подчиненным. Выказала слабым голосом и сарказм, и удивление. Ему, этому человеку, было в Дэйтоне не место.

На меня смотрели тяжело, укоризненно – мол, не нужно так. А как теперь нужно? Как? Те же чуть раскосые серые глаза, то же лицо, оставшееся в моей памяти под козырьком фуражки.

Молчание затянулось. Он прервал его тогда, когда у меня вновь возникла мысль просто уйти.

– Как ты?

Я не могла ругаться в полную силу: у меня ее, этой силы, попросту не было. Ни пороха, ни запала, ни фитиля. И потому я спросила просто: