Любовник Дженис Джоплин

— Я ошибся! Пожалуйста, не увозите ее, она ни в чем не виновата!

— Это невозможно, она не только сообщница Валенсуэлы, но еще и наркоторговка, а если ты ее защищаешь, значит, придется и тебя допросить!

Ривера состроил кислую мину.

— Нет, не надо, пусть все остается так, как есть…

— Вот так-то лучше, и не рыпайся больше, а сейчас поезжай вон с ребятами и помоги им отыскать улики!

Капи, сидя на полу рядом с ними, услышал достаточно.

— Вот это да, ну и гад же Ривера, это он подставил Санди, засранец!

— Ага, и все из-за бабы; есть козлы, которые готовы мать родную продать, а у этого, видать, матери вообще не было!

Тем временем рыбаки случайно наткнулись на сокровище Санди.

— Тибурон, это чего у тебя?

— Сам не видишь — бутылка!

— Да она же битком набита деньгами!

— Нуда!

— Чертов Тибурон, ты откопал сокровище пирата Моргана! Теперь есть на что выпить и браконьерствовать не надо!

К восьми утра Маскареньо проголодался. Прежде чем покинуть дом, он внимательно осмотрел стены и предметы мебели, в нескольких местах постучал по полу и еще раз пообещал себе эту виллу. А почему бы и нет? С какой стати отдавать ее кому-то? Он заслужил этот дом по праву, так какой ему смысл пускать на подарки свою же собственность? Маскареньо полюбовался с балкона на яхту и представил себя на палубе в плавках, темных очках на рыбалке в океане: «Что за жизнь я себе устрою!»

Уже собравшись уходить, он задержался, чтобы еще раз проверить книги — а вдруг под безобидными обложками спрятаны крамольные сочинения? Команданте открыл несколько штук наугад, но все неудачно: «Сто лет одиночества» так и были «Сто лет одиночества», а «Мигель Строгофф» — «Мигель Строгофф». Рядом с «Раюэлой» стояла книжка, которая раньше каким-то образом ускользнула от его внимания, — «Свобода под честное слово» Октавио Паса. Что такое? Подозрительное заглавие! Ну-ка, ну-ка, посмотрим — и команданте открыл книгу на первых страницах: «Там, где заканчиваются границы, исчезают дороги. Где начинается безмолвие. Я продвигаюсь медленно, а народ…» Так-так, интересно! И Маскареньо пробежал глазами по строчкам до конца страницы: «Открываю и сумерки, и ночь… А затем обожженную сьерру и кучку глиняных домишек… Я открываю засуху и стенанья, мастурбацию…» Ни черта себе! «…день с хлебом и водой, ночь без воды…».

Выйдя из дома, Макскареньо с победным видом протянул книгу полицейскому за рулем: — Я нашел еще одну улику!

Начиналась жара, и на черной безрукавке команданте стали различимы пятна пота! «Этот каброн Родригес у меня в долгу, в большом долгу!» — подумал Маскареньо, и в это мгновение язва снова дала себя знать.

— Как вы себя чувствуете, мой команданте?

— Хорошо! Утро сегодня великолепное!

Глава 17

В тюремной камере стояла удушающая жара. Но поскольку из-за боли Давид словно витал в ином мире, в котором не было места другим ощущениям и пониманию происходящего, из внешних раздражителей им воспринимались только пение и плач, кажущиеся ему далекими и чужими, будто вовсе не его окружали эти звуки, преисполненные горечи и безутешности. «Они заставили меня припомнить эпоху гонений на первых христиан, — сказала карма. Давид тяжело дышал открытым ртом. — Впервые мне захотелось отречься от жизни».

Кто-то не вытерпел и закричал:

— Чертов Облади, заткнись ты наконец, каброн!

Но тот, чужой и далекий, продолжал напевать: «Так выходи же за меня и будешь слушать ты всю жизнь мой мюзик-бокс! Облади, облада…»