Любовники-убийцы

Накануне Рождества, утром, Паскуаль отправил Мулине в Фонбланш пригласить Фурбиса на ужин, который, следуя обычаю, должен быть состояться в тот же вечер. Фурбис велел передать Паскуалю свою горячую признательность, но приехать к нему отказался, сославшись на то, что хочет провести этот вечер в своем семействе. Действительно, он ужинал дома, и ужин его прошел довольно скучно благодаря присутствию Вальбро, которую Фурбис пригласил с особым намерением — он знал, какое отвращение питает его жена к этой старой нищенке. В восемь часов все встали из-за стола, выпито было немало вина.

Вальбро сильно сожалела о намерении Фурбиса. Но, поскольку приближалось то время, когда ему нужно было сдержать свое обещание, данное Марго, он был готов на все. Завернувшись в широкий плащ, он, уходя, сказал жене:

— Если кто-нибудь будет меня спрашивать, скажи, что я в трактире. Там меня могут найти в течение всего вечера. — И, обращаясь к Вальбро, прибавил: — Идем, старуха.

Они вышли. Фурбис зашел в конюшню, взял заряженное ружье, спрятанное в соломе, и тщательно скрыл его под плащом, затем он присоединился к Вальбро, и они отправились на ферму Новый Бастид. Оставшись одна, Бригитта горько плакала о своей жалкой судьбе. В это время каждая семья собиралась в своем доме, везде был праздник, последний из слуг и тот веселился за одним столом со своими хозяевами. Ей же, всеми покинутой, не способной даже в детях найти достаточное утешение, приходилось в эту торжественную ночь оставаться одной со своими тяжелыми мыслями, рисовавшими ей будущее в грустных и мрачных тонах.

Глава XIV

Фурбис и Вальбро шли очень быстро и скоро миновали дорогу от Фонбланша к Новому Бастиду. Они шли окольным путем, чтобы не проходить через Горд. Всю дорогу они не проронили ни слова, и никто не попался им навстречу.

Погруженный в свои размышления, Фурбис был доволен, что его не отвлекают. Что касается Вальбро, то она, выпив довольно много за ужином, должна была постоянно смотреть себе под ноги, чтобы не споткнуться о камни.

Когда они подошли к ферме, Фурбис остановился. Вальбро последовала его примеру. Приблизившись к старухе, торговец посмотрел ей прямо в глаза и, положив одну руку на плечо, а другой придерживая ружье, проговорил:

— Будь со мной откровенна, если это возможно. Ты очень пьяна?

— Я-то пьяна? — возразила старуха, гордо приосанившись. — С чего ты взял? Может быть, у меня глаза посоловели, иногда бывает, что ноги отказываются служить, но голова — голова всегда остается в порядке.

Эти слова успокоили Фурбиса.

— В таком случае ступай на ферму. Ты, конечно, помнишь, что я тебе говорил?

— Помню, все помню.

— Повтори.

— Ты сомневаешься во мне? За кого ты, однако, принимаешь старуху Вальбро? Я понимаю, что значат некоторые слова в важных случаях. Подобные вещи случаются ведь не каждый день, и…

— Замолчишь ты или нет? — вскрикнул Фурбис, зажимая ей рот, и затем прибавил тихо: — Если бы кто-нибудь был у окошка, нас могли бы услышать! Не говори никогда этих слов. Ступай на ферму, скажи Марго, что я жду ее приказаний, притом не болтай лишнего! Ступай!

Нищая не ответила и повиновалась. Ворота на ферму были полуоткрыты. Вальбро ступила на двор, прошла мимо хозяйственных построек и, заметив ярко освещенные окна, направилась прямо к ним. Наконец она вошла в господский дом.

В третий раз после смерти Риваро праздновали Рождество на ферме Новый Бастид, и так же, как и прежде, в описываемый нами вечер за одним столом, уставленным всевозможными яствами и винами, сидели хозяева и слуги. На том месте, где, бывало, сидел Риваро, в настоящую минуту расположился Паскуаль, между Марго и Фредериком Борель. Несмотря на недомогание, фермер хотел непременно провести этот вечер в кругу близких. Но его присутствие, вместо того чтобы оживить беседу, наводило лишь тоску и уныние.

Напрасно Фредерик старался развеселить общество — все оставались по-прежнему серьезны, и если подчас прорывался звонкий смех где-нибудь на конце стола, где помещались мальчуганы-пастухи, рассказывавшие друг другу забавные истории, уписывая в то же время куски миндального пирога, то строгие взгляды Мулине немедленно останавливали их.

Марго была печальна, и Мулине требовал, чтобы грусть ее была уважена всеми присутствующими, объяснявшими себе причину подобного настроения тем зрелищем, какое представлял Паскуаль, неподвижно сидевший в кресле, с подушкой за головой. Глядя на этого молодого человека, измученного неведомой болезнью, с мертвенно бледным лицом, с чахоточной худобой, действительно, невольно пропадала всякая охота к веселью.

Ужин уже заканчивался, и присутствующим было объявлено, что все, кто хочет встать из-за стола, уже вправе это сделать. Время от времени Марго выходила из своей задумчивости, смотрела на мужа и приглашала его выпить вместе с ней, бывали минуты, когда у нее появлялось даже желание рассмеяться. Но достаточно было ей взглянуть на суровое выражение лица Мулине, как веселость пропадала.