Любовница авантюриста

В этот первый вечер меня сковала печаль. Сидя посередине кровати, по углам которой, словно деревья, поднимались колонны, я казалась себе жалким муравьишкой. Прошлое давило на меня с такой силой, что я теряла связь с реальностью. Я лежала на этой огромной кровати, как цветок на надгробном камне. Наконец я закрыла глаза и представила синее небо, каким никогда не бывает небо севера, с бегущими по нему кустистыми тучами, светящееся море, просторную хижину, открытую мягкому бризу, красивого загорелого ребенка, гуляющего на чистом песке. Оливер и я, обнявшись, слушаем шум набегающих волн, а на наших губах искрится счастливая улыбка. А над Бораборой поднимается луна.

Смогла бы я поменять бриллианты на ракушки на побережье?

Сумела бы спать в объятиях Оливера под кокосовыми пальмами? Этой ночью все мое естество говорило «да».

Но эта слабость была временной. Моя неуверенность длилась лишь несколько часов, как приступ малярии. Я быстро поняла, что представляет из себя лорд Давентри, мертвый или живой.

Ни дом в Сингапуре, ни бриллианты, подаренные им, ни роскошная яхта не помогли мне осознать все величие богатства, которым я теперь овладела.

Само собой разумеется, я подчинилась существующей традиции. Я научилась жить и этой жизнью, находя утешение в виски. Я стала настоящей леди из старинного рода.

Так прошла зима. Наступил апрель, Франсуа — а маленький котенок уже давно превратился в красавца кота — провел под луной свой очередной медовый месяц. Из башен и из глубины парка слышалось его пылкое мяуканье. Повсюду шныряли прекрасные кошки и гордые коты, издавая безумные крики. Появились первые нарциссы. На крышах ворковали голуби. Горничные весело напевали, занимаясь уборкой.

Каждый день приносил новую порцию радости жизни, мощное дыхание пробуждающейся природы. Розовое солнце нежно ласкало небо, а большие белые облака плавали парами, окруженные малышами — непоседливыми круглыми тучками.

Ужинала я всегда в гордом одиночестве, среди серебряных канделябров. За моей спиной стояло полдюжины слуг, а старший лакей, величественный и предупредительный, священнодействовал над столом. Я до сих пор не знаю, был ли он слишком стар или страдал болезнью Паркинсона, но он, что называется, дышал на ладан.

Подобные трапезы вызывали у меня отвращение; казалось, будто меня обслуживают перед моим собственным надгробием посреди церкви. Я была во власти самых мрачных мыслей; каждый вечер я хоронила свою молодость! Ни запахи самых изысканных блюд, ни мои любимые духи из сандала («Ты пахнешь Ямайкой», — сказал мне как-то Оливер в минуту близости) не могли вытеснить дух церковных обрядов из этого огромного зала, освещенного мерцающими свечами.

Я понимала, что слуги не простят мне ни малейшей слабости, и поэтому, сидя на своем неудобном средневековом стуле, старалась держаться с царственной непринужденностью, страстно завидуя Франсуа, который на специальном коврике вкусно хрустел куриными косточками.

Однажды вечером я случайно уронила на пол маленькую ложечку. Если бы столетний ветеран наклонился, чтобы ее поднять, он бы уже никогда не распрямился. Выручил молодой лакей, склонившийся в молчаливом поклоне рядом с моим стулом. Мой взгляд пробежал по его затылку, круглому и крепкому, более привлекательному, чем жаркое, которое я меланхолично ковыряла вилкой. Поднимаясь, трепещущий слуга сильно удивился, перехватив этот взгляд совы, выслеживающей лесную мышь. Краска залила его лицо, лицо истинного англичанина, и он удалился за десертом. А я глубоко задумалась.

Была весна. Я решила заняться спортом. Я заказала себе костюм для верховой езды и носилась по зарослям вереска и лесам.

Однажды утром я, как всегда, отправилась на прогулку. Я опустила поводья и позволила своей кобыле скакать куда пожелает. И она галопом понеслась к полянке, на которой почувствовала присутствие жеребца.

Колоннада леса окружала залитое солнцем пространство, в середине которого грелся на солнце серый, покрытый лишайником дом, чем-то напоминающий дремлющего кота.

Моя рыжая красавица издала радостное ржание, приветствуя привязанного возле дома пофыркивающего жеребца. Кокетливым шагом, медленно, как на подиуме, она приблизилась к нему и остановилась, легко перебирая копытами. Получалось так, как будто мы с ней приехали сюда на какую-то интимную встречу.

Я спрашивала себя, что за мушкетер сидел в седле этого чистокровного жеребца, достойного конюшен Давентри, когда услышала негромкое насвистывание: мелодию из Шумана. Дверь открылась, и на пороге появился хозяин. Это был лесничий поместья Питер Пенгвен.

Мне он всегда казался очень симпатичным, но сейчас я будто увидела его впервые. Он был крепкого сложения, широкоплечий и сильный. Взволнованная, поначалу я не знала, что и сказать, но тут же взяла себя в руки.

На мне был костюм наездницы: плотно облегающие брюки, глубокий вырез в шелковой блузе, кожаные сапоги, своим изяществом ничуть не уступающие точеным ножкам моей кобылы. Я весело поприветствовала лесничего, шутливым жестом приподняв свою фетровую шляпу, а затем представила свою кобылу:

— Пальмина.