Любовница Фрейда

– В любом случае они всегда хоть куда-то едут. В прошлом году ездили в Кале. Или это был Биарриц? Ты идешь вечером на собрание в Бнай-Брит [9] ?

– Нет.

– Гертруда рассказала мне, что ты устроил переполох на последнем собрании. А той сообщил ее муж. Что-то насчет твоих исследований? И поэтому ты не идешь туда сегодня?

– Но сейчас я очень занят здесь, если ты не заметила.

– Конечно, заметила, я здесь живу, если ты не заметил. Я предположила, что ты оскорбил их своими работами. Правда, я не понимаю, почему ты вообще обсуждаешь с ними свою работу? О, милый, что это за пятно на стене над диваном?

Зигмунд отложил газету, скептически поглядывая на жену.

– Пятно над диваном, – повторила Марта.

– Ну, так что?

– Его невозможно вывести, наверное, насекомое залетело с улицы.

Он глубоко вздохнул и медленно выдохнул, пока Марта изучала шитье.

– И в комнате пахнет конским навозом.

Зигмунд встал и опустил раму, будто это была гильотина.

– Так лучше? – спросил он.

– Что? Да, милый, спасибо, – с улыбкой стоика ответила она.

Минна не могла предсказать, когда возникнет диалог такого рода… но она могла предположить множество способов закончить его. Зигмунд мог сбросить жену в реку, пырнуть ножом, отрезать ей язык. Или сделать то, что всегда делал, – выйти, чтобы уединиться в кабинете.

Однажды в субботу Минна проснулась, чтобы встретить замечательный, почти весенний день, который после ледяных дождей показался ей неотразимым. Вся округа ожила. Растворились окна, в них залетали звуки проезжающих карет, приглушенные сплетни служанок, стоящих на тротуаре, и свистки поездов вдалеке. А в доме слышались бесконечные переклички горничных – они шуровали в печках, чистили решетки, драили туалеты, раздвигали шторы и прочищали каминные трубы. Каждому углу и щели в доме уделялось внимание перед завтраком.

Минна, как обычно, решила поглядеть на самую младшую. Анна спала в колыбели, в молочно-белой рубашонке, отороченной кружевами и лентами. Но перед рассветом ее редкие крики стали гневными, плач то усиливался, то затухал. Когда Минна поднялась, чтобы заняться ребенком, она услышала шаги няньки в коридоре, потом открылась и закрылась дверь. Удивительно, что голос младенца может тревожить и успокаивать одновременно.

Стены в детской были чисто выбелены, как и положено (стерильность – лучшая защита от инфекций), обстановки кот наплакал, потертый китайский коврик посреди комнаты казался избитым до полусмерти. В книге «Домоводство» рекомендовалось выбивать детский коврик по крайней мере раз в неделю.

Затем Минна заглянула к Мартину – единственному ребенку Фрейдов, у которого была отдельная комната. Мальчик, сражавшийся с ангиной, сидел за столом, задушенный двумя свитерами и шерстяным шарфом. Как только Минна вошла, он ссыпал пригоршню игрушечных солдатиков в ящик. По полу была разбросана вывернутая наизнанку грязная одежда, книги с переломанными хребтинами валялись кучей в углу, обертки от печенья и грязная посуда захламляли прикроватную тумбочку. «Какой свинарник!» – подумала Минна.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила она.

– Я пытаюсь заниматься, – ответил племянник, демонстративно выжидая, когда тетка выйдет.

– Да уж, я вижу, – улыбнулась Минна, открыла ящик и извлекла оттуда игрушечных солдат. – Французская пехота? Это хорошо. Знать историю необходимо.

– Согласен, – кивнул Мартин. Глаза у него были чуть воспаленные, но огромные и дружелюбные.

– Но так же необходима и арифметика, а ты, говорят, в ней плаваешь.

– Кто говорит?

– Какая разница?

– Кто? Скажи мне, – настаивал ребенок, – ничего я не плаваю.

– Ну, хорошо, хорошо. Тогда продолжай в том же духе, – сказала Минна, подняла с пола тетрадь по математике и протянула ему.

Он неохотно взял тетрадь, натужно закашлялся и вернулся в кровать.

– Я принесу тебе свеженького супчика и то печенье, которое ты любишь.

Когда Мартин забирался в кровать, Минна увидела разбитые пальцы, ободранные колени и уже выцветшие синяки на шее. «Вечно все не слава богу с этим ребенком! Что ни неделя, то драка». Она решила не замечать небольшую вмятину на оштукатуренной стене, по форме подозрительно напоминающую отпечаток кулака.

Самая старшая, Матильда, десятилетняя уменьшенная копия матери, развалилась в гостиной на лучшем диване Марты, положив ноги в грязных ботинках на бархатную подушку. Когда Минна вошла в комнату, ее допрашивала гувернантка фрау Шиллинг, пожилая дама с хронической аллергией и постоянной одышкой, которая с шокирующей регулярностью принимала в качестве лекарств слабительное и настойку мака. Дама прибыла рано утром, это было карой для Матильды за отказ заниматься на прошлой неделе. Все дети Фрейдов учились дома, но в основном из-за страхов Марты перед инфекциями.

– Назови годы царствования Леопольда Первого, – нудела гувернантка, промокая платком слезящиеся глаза.

– Я не знаю, – отвечала Матильда, умирая от скуки и крутя бахрому подушки.

– С одна тысяча шестьсот пятьдесят седьмого по одна тысяча семьсот пятый, – произнесла фрау Шиллинг, нетерпеливо вороша страницы. – А в каком году он спас Вену от турецкой угрозы?