Любовница Фрейда

Минна прошла сквозь центральный вестибюль к платформе, где поезд уже стоял в ожидании и выстреливал в морозный воздух столбы пара из своего черного, звероподобного нутра. «Ничего больше, — думала она. — Никогда. Все это непростительно». Но в то же время Минна знала, что умрет, если никогда больше не увидит его.

В отдаленном тоннеле железнодорожные рабочие в тяжелых шерстяных фуфайках и громоздких кожаных сапогах переводили стрелки. Минна с трудом удержала равновесие, когда платформа вдруг задрожала, и еще один паровоз проследовал мимо, сцепные дышла на колесах вращались и распрямлялись, словно челноки у гигантского ткацкого станка. Прошел сгорбленный носильщик, таща багажную тележку, груженную доверху кожаными чемоданами, вализами и перевязанными бечевкой коробками. Пассажиры высыпали на платформу.

Она чувствовала полное опустошение, сидя в вагоне и глядя на малокровную молодую даму, расположившуюся напротив. Поезд зашипел и содрогнулся, а затем покатил, набирая ход. В мутное, заляпанное грязью оконце Минна глядела на город, остающийся позади. Она закрыла глаза и оперлась головой о деревянную спинку. Что он делает, вот прямо сейчас? Думает ли о ней, думающей о нем?

Минна снова и снова вспоминала каждую деталь. Что он делал с ней, что говорил. Что она делала. Слышно было, как гудел поезд, уносящий ее сквозь серые снежные равнины.

Монотонное движение убаюкивало, сказалась усталость после бессонной ночи, и Минна задремала. Послышалось долгое, настойчивое посвистывание — Минна заметила, что женщина напротив сладко сопит во сне.

Как бывает после смерти близкого человека, жизнь разделилась на «до» и «после». Минна и представить не могла, что в ее жизни случится день, когда все так невероятно запутается, но, конечно, этот день пришел и оставил несмываемое пятно на простыне ее нравственности. Жизнь «до» казалась мимолетной и легкомысленной. А жизнь «после» виделась кошмарной катастрофой.

Не просто роман с женатым мужчиной, а позорное, отвратительное предательство. В семье не без урода, но она — самый жуткий урод. Воплощение разрушения и разложения. Как могли ее чувства к нему, безумные и страстные, дойти до того, чтобы в один миг низвергнуть ее во мрак греха и раскаяния? Минна вспомнила тех юродивых женщин, которые в лохмотьях отираются на углах и лепечут на демоническом наречии — немного безумные, но не буйные, не эта ли судьба уготована и ей? Как ни старалась, она не могла простить себе свою осознанную ненормальность. Никто из живущих на земле не сумел бы выразить всю силу душевных мук, какие терзали ее на пути к материнскому дому.

И все-таки голова, увитая венцом грешницы, не перестала мыслить рационально. Минна пыталась бежать, но Зигмунд явился к ней сквозь бурю и ливень прошлой ночью. И она не смогла противиться ему. Это было ее полное падение, грязное и возмутительное, но она по-прежнему желала близости с ним.

Когда Минна впустила его, она потеряла голову от возбуждения, отбросив и свою невинность, и все запреты в вихре эротического неистовства. Рассудительная свояченица, греховно-сочный запретный плод. Их соитие было пылким, требовательным, безумным, бесконечным потворством собственным желаниям. Ей следовало застрелиться, броситься с моста, ее должны заклеймить, высечь палками или побить камнями.

«Внешне, — думала Минна, — если ничего больше не случится, я примирюсь со своей жизнью, она пройдет спокойно и неприметно». Как послушница, впервые переступающая порог монастыря, она по собственной воле оставляла все, потому что все уже испытала. Но внутри ее навсегда поселилась память, умерщвляющая ее постоянно, кровосмесительное покушение на ее семью, о котором никогда и никто не должен узнать.

Глава 19

Поезд подъезжал к Гамбургу, уже виднелась скованная льдом Эльба и широкий горизонт, изрезанный знакомыми шпилями церквей Святого Николая и Святого Михаила, собора Святого Петра. Но Минну не восхищал открывшийся пейзаж. Несмотря на тысячи мостиков и каналов, пересекающих город, ему далеко до Венеции. А в это время года Гамбург выглядел особенно жестким и зловещим. Уже подмораживало, и ветра с Северного моря на западе и с Балтийского на востоке пробирали до костей, сколько ни кутайся.

Минна собрала свои пожитки, надела пальто и вышла из вагона. Платформу покрывала тонкая наледь, в воздухе тянуло дымом с фабрик на южном берегу реки. Несколько лет назад город охватила самая страшная в Европе эпидемия холеры. К счастью, мать тогда находилась в отъезде, но список умерших ошеломлял.

На вокзале Минна села в экипаж, чтобы доехать до окраин города, дороги там были ненадежные и труднопроходимые. Один раз кучеру пришлось вытаскивать коляску, застрявшую в глубокой колее, полной ледяного месива.

— За это надо бы накинуть, — сказал он на нижненемецком диалекте.

— Хорошо, — кивнула Манна, выдыхая облачка пара.