Любовница Иуды

– Это противозаконно, Тимур Иванович!

– Чего?! Законник выискался. Кто не с нами, тот против нас. Вот и весь закон, – цыкнул губернатор и опять обратился к Иуде, который медленно поднимался с пола. – Где окопалось ваше масонское гнездо? Только не говори, что на небе…

Тыльной стороной ладони Иуда вытер кровь с разбитых губ, смерил обидчика взглядом и решил потерпеть: чтобы не осложнять обстановку или, что ещё хуже, не проститься с землей раньше срока. А с Коляней он ещё успеет разобраться… Поэтому сказал немного униженным тоном:

– Спросите лучше у Марсальской. Может, она знает?

Ферапонтов опять вскочил с кресла, схватил Иуду за грудки и с силой тряхнул.

– При чем тут Ираида Кондратьевна? Говори, змей!

– А кто мой дух без конца вызывал? Вот в Инферно и подумали, что я буду пользоваться популярностью у вас на острове. И дали мне спецзадание… Будь оно неладно.

– Что за спецзадание? – Челюсть губернатора угрожающе выдвинулась.

– Ну, это… насчет сорока дней, – пробурчал Иуда.

Ферапонтов презрительно оттолкнул арестанта от себя и в сердцах выматерился.

– Все хотят погубить наш остров истинной Свободы. У всех он, как кость в горле. Но Тотэмос не свернет со своей дороги, будет идти своим путем, как заповедал Великий Учитель. Так и передай в шифровке наверх. А Марсальскую не марай, несчастный диверсант! Она дальняя родственница Великого Островитянина. Её корни, как и мои, уходят в толщу веков, в древнюю историю Тотэмоса, и ведут к старшему сыну Адама, который здесь умер и похоронен. По преданию… – Губернатор озабоченно взглянул на свои командирские водонепроницаемые часы. – Твое счастье, что сегодня у нас праздник. А по традиции в этот день мы никого не казним и даже убийцам дарим свободу. Катись ко всем чертям. И больше на глаза мне не попадайся.

Вместе со следователем Джигурдой Иуда покинул гостиницу. На этот раз вид пальмы в центре вестибюля, когда они миновали её библейскую сень, пробудил в Иуде не ностальгические воспоминания, а пустынную жажду.

Только теперь, выйдя за ажурные металлические ворота, Иуда понял, чем с самого начала не понравилось ему здание спецгостиницы. Суровое великолепие каменных линий, розовых колонн и скульптурных приставок в виде ощеренных львиных морд, крылатых херувимов и бородатых божков четко восстановили в памяти один из беломраморных флигелей Иродовой претории, отданных римскому прокуратору на время годовых праздников-торжеств и других важных событий.

Праздник Великого Островитянина

До официального праздника в честь дня рождения Великого Островитянина оставалось немного времени, и Джигурда решил показать экзотическому гостю свой родной городок, уютный и крепенький, как вросший в землю гриб, сорвать который можно было только вместе с грибницей. Казалось, что вся деревянно-кирпичная архитектура этого городка, вся его внешняя и внутренняя жизнь, существуют не сами по себе, как у деревьев или птиц, а благодаря другой жизни, возникшей по чьей-то воле на острове, где прошли обычные детство и юность маленького человека с особой кислотной усмешкой, и теперь все были вынуждены дышать его якобы рассеянным в местном воздухе дыханием, а так же думать его думами и ненавидеть его ненавистью – а это, согласитесь, не каждому под силу. Однако и в подобном странном, лихорадочном бытии при желании можно было найти светлые стороны: с острым, почти болезненным любопытством разглядывал Иуда в мемориальном домике, где родился Великий Островитянин, свидетельства, касающиеся мельчайших подробностей его жизни. Не мог оторвать взгляд от удивительного лица его матери на фотографиях под стеклом (её, кстати, звали Марией), жадно выслушивал интереснейшую историю большой семьи, чем-то похожей на ту, что была ему так дорога…

Джигурда показал Иуде необычный памятник, который раньше возвышался на самой большой площади Восстания, но не так давно был перенесен (вместе с прахом одного из сыновей Адама) на городскую окраину. На старом месте возвели пирамиду-гробницу, этакую местную скинию, куда положили набальзамированное тело Великого Островитянина.

Старый памятник теперь находился на пустыре, заросшем татарником и полынью. Росли там и другие травы, которые не успевали скашивать – они вымахивали по пояс в любую засуху, подобно срубленным головам сказочного змея, возмущая своей живучестью работников управления культуры и радуя мелких держателей скотины. Многие пастухи из близлежащих хуторов пригоняли сюда свои стада… Ходили упорные слухи, что быки и бараны после кормежки на пустыре особенно неистово стремились к продолжению своего скотского рода. А кое-кто из народных целителей уверял на страницах местной печати, что пустырь превратился в мощную энергетическую зону: на людей она, дескать, тоже действует, но избирательно – сильные становятся ещё сильнее, а слабые ещё слабее, вплоть до летального исхода. (Авторам этих строк удалось выжить.) То же самое, происходит и по отношению к умственным способностям. (Тут мы не можем сказать ничего определенного – читателю виднее.)