Любовница Президента

– Как это нет? Надо было вначале оформить…

– Я…я Марина Княжева…дочь Надежды Княжевой. Может быть, вы ее помните?

Глаза женщины округлились, и она тут же изменилась в лице.

– Конечно, помню Наденьку. С ума сойти! Дочка?

В ее вопросе послышалось столько сомнения, что теперь я очень сильно удивилась.

– Да, родная дочка Надежды. Вы так удивились…

– Конечно, удивилась. А как же иначе. Были причины удивиться. С чем пришла, Маринка? Чем помочь могу, тем помогу. Наденьку я очень любила, мы с ней дружили. Она меня когда-то от беды спасла.

И очки сняла, на стол положила.

– Мне надо аборт сделать.

– Какой срок?

– Сказали – десять недель.

– Ну в принципе вполне можно. Давай полезай в кресло, посмотрю тебя и УЗИ сделаю. Чтоб точно подтвердить срок.

А сама криво усмехается и как-то что-то бубнит под нос, а я и разобрать не могу. В кресло села, глаза зажмурила. Пока она смотрит.

– Матка увеличена, шейка нормальная, спокойная, плотно закрыта. Я б мазок взяла, чтоб как полагается все проверить на инфекции. Давай вагинально посмотрю, раз сохранять не хочешь, можно не церемониться.

От одной мысли, что что-то еще проникнет внутрь, я чуть не разрыдалась.

– Ты чего вся трясешься? Как будто я тебя тут насилую. Когда с мужиком зажималась и ребенка этого делала, тоже тряслась?

Вся сжалась, скукожилась, подобралась.

– Пожалуйста, можно не вагинально?

– Можно. Ты так вся подпрыгиваешь, что я и не смогу нормально посмотреть. Давай подними свое платье. Что за маскарад вообще с одеждой этой. Ладно…не мое дело. Разве что только в память о Наденьке. И что за синяки? По тебе что, грузовик проехался или бил кто-то?

На живот мне гель намазала и датчиком осторожно водит.

– Да, эмбриончик вполне себе здоровенький, соответствует названным срокам. Как от датчика прячется, убегает. Вон смотри на монитор.

Я голову не поворачиваю и смотреть не хочу.

– Не надо. Вы сами посмотрите, и все.

– Что такое? Не хочешь взглянуть, кого убивать решила? Почему не полюбоваться. Я своим пациенткам всегда предлагаю в глаза жертве посмотреть. Кстати, у него уже есть зачатки глазок и пальчики есть.

– Пожалуйста! Не надо! Я вас умоляю!

Она говорит, а у меня снова внутри все сжимается, и я не могу ее слышать, вот-вот заору, разревусь в голос.

– Нельзя мне его рожать. Нельзя, понимаете!

И вдруг на всю громкость включила звук, и я услышала сердцебиение. Как сильно бьется, как наполняет комнату звуками жизни.

– Слышишь, как сердечко стучит. Обычно так у мальчишек бьется. У девчонок быстрее. Это твоего малыша сердечко. Живой он. Чувствует уже все…даже то, что ты избавиться от него хочешь.

– Не говорите так, не надо, прошу вас…пожалуйста.

– А Надя просила меня сохранить малыша, умоляла спасти, умоляла хоть что-то сделать, чтобы он выжил…, хотела его всем сердцем…а спасти уже нельзя было. Мертвый он уже был, ребенок ее. И малыша не спасли и…рожать она больше не могла. Болезнь у нее нашли тогда и матку удалили.

– Что?

Я подскочила, а она меня обратно уложила.

– Потому я и удивилась…Не можешь ты ей дочкой быть. Она физически родить никого не могла. Я лично ей операцию делала и лично от опухоли избавила и от матки. Все по-женски ей удалили…Жаль мне это говорить тебе, девочка, но ты не ее дочка. Хотя и похожа, и глазенки у тебя зеленые, и волосы темные. Но чудес не бывает. Я б, может, поверила в искусственное оплодотворение, в суррогатное материнство, но там даже яйцеклеткам неоткуда было взяться.

Пока она говорила, я, тяжело дыша, смотрела в потолок. Спасибо, Господи, спасибо, мамочка! Спасибо, Господи, спасибо, мамочка! Вы уберегли меня! Спасибооо! ОН НЕ МОЙ ОТЕЦ! НЕ МОЙ ОТЕЦ! АААААААААААА! СПАСИБООО! И в то же время маму до безумия жалко, до дрожи во всем теле, и мурашки бегают…Если не ее, то чья я тогда? Откуда меня привезла? Почему все считали меня ее дочкой, и никто ни на секунду не засомневался? Я не могу сейчас и об этом…потом…позже. Только немного облегчения. Только вздохнуть и успокоиться.

– Так на когда тебя записать…Марина. Смогу только в среду. Медикаментозным здесь не обойтись, придется скоблить. На наркоз деньги есть? Или наживую будем?

– Не надо записывать. Не надо.

– Как не надо?

Снова на меня огромными глазами посмотрела и руки в бока уперла. А бока у нее массивные, со складками и кулачки полные, маленькие, часики в запястье словно вросли. И почему-то она мне кажется такой доброй, такой домашней. И верить ей хочется и рассказать все.

– Я не буду… Не буду аборт, я оставлю его. Оставлю.

И снова разрыдалась, за руку ее схватила и успокоиться не могу, а она смотрит и улыбается.

– Вот и правильно, вот и чудесно. Конечно, надо оставить. Справишься, молодая, здоровая. Сейчас все анализы сделаем, потом у меня наблюдаться будешь. Как конфетка. Родишь карапуза и спасибо мне скажешь. Красивая какая, глаз не отвести, и жениха тебе здесь найдем. Мужик, он если бабу любит, и ребенка любить будет чужого, а если нет любви, и свой на хер не нужен. Мужики, они народ странный, непонятный.