Любовница (СИ)

— Проводить в любом случае я не смогу, — сказал он, — в Москву улетаю утром. Так не люблю самолёты…

— А что, неужели боишься?

— Боюсь… — кивнул он не оборачиваясь и усмехнулся.

Она подошла сама и обхватила его руками, прижалась к спине Виктора.

Он положил свои руки на её, легонько сжал, ничем больше не выказывая своей благодарности, но она поняла.

— Если что — звони мне, — сказал он, — Тильда бывает взбрыкивает, как старая кобыла, сама знаешь.

— Да знаю, знаю… ничего я у неё уже три года, так что сработались.

— Ты могла бы в театре танцевать. В настоящем.

— Теперь уже нет…после “Соловья” не возьмут.

— Значит и в Россию раздумала возвращаться?

— Раздумала… оторвалась я…

— А мама как же?

— С собой хочу забрать. Поможешь с этим?

— Помогу, не беспокойся, я всё сделаю.

— Спасибо, — она прижалась теснее, зарылась лицом в его одежду, глухо произнесла, — хороший ты и несчастный, жаль мне тебя.

Заплакала уже не таясь. Но сердце Виктора не дрогнуло.

— Брось, Катя, не надо этого, ну что ты за достоевщину развела, идём лучше спать.

Он повернулся и обнял её крепко, поцеловал в губы, потом ещё и ещё, пока Катя не отдалась полностью его рукам.

Любовниками они всегда были хорошими, а вот жить вместе так и не получилось.

Глава 16

Дом с палисадником

Перелёт до Москвы занял меньше часа, но Вяземскому этого хватило с лихвой, чтобы дать себе слово в Питер возвращаться на поезде.

Виктор мог сломя голову скакать на лошади и брать барьеры, нестись на машине со скоростью сто миль в час, мог переплыть лесное озеро не задумываясь сколько оно метров в глубину, но полёты он не любил. Высоты боялся с детства. Потому неохотно ездил по серпантину, когда случалось бывать в горах и почти не пользовался услугами авиакомпаний, даже самой высокой степени надёжности.

В Москве Виктор пробыл две недели и, как и планировал, возвращаться в Петербург должен был скорым поездом.

На вокзал он приехал рано, слонялся вдоль киосков и кафе, сидел в зале ожидания. Никто его не провожал и не должен был встречать, к этому Виктор привык, но мучительно и нетерпеливо захотелось в Питер!

Как только объявили посадку, он первым вошел в вагон и занял свое место в четвертом купе.

Москва утомила Вяземского — она была слишком шумной, безалаберной и кичливой. Напоминала привередливую барыню на людном рынке.

Виктор знал и любил совсем другую Москву. Она жила в его детских воспоминаниях.

Лет с пяти, а может и раньше, его на лето отправляли к бабушке с дедушкой.

Они жили в одном из старых кварталов в центре Москвы, на Октябрьской улице в маленьком двухэтажном, частью каменном, частью деревянном доме, покрытой железом.

Их комната в два окна, с тюлем и чёрно-белыми занавесками, на которых были нарисованы ряды чашек, кофейников, ложек и блюдец; с неровными стенами и скрипучим деревянным полом была на первом этаже. К комнате примыкала кухня, через которую жильцы сразу выходили на лестницу, маленький закуток, отгороженный от кухни, составлял все удобства. Посреди кухни, не отгороженная ничем, красовалась ванна с «гусаком» душа, но вода из него лилась только холодная, для купания бабушка грела воду в огромной кастрюле. Ее Виктор помнил хорошо, и дровяную плиту, на которой готовили. Еще у бабушки был примус, она регулярно покупала керосин.

За стеной жили шумные соседи, муж с женой.

Мужа звали Тит — это Виктор тоже хорошо запомнил. Тит напивался и горланил песни под гармонь. «Когда б имел златые горы…» — пел он чаще всего, потом бил жену, и она прибегала к бабушке Виктора жаловаться и спасаться. Случалось, что и ночевать оставалась на кухне. Тогда Тит стучал в стену и кричал, чтобы жена его шла домой.

Кухня была не веселым местом. Зато окна комнаты выходили в большой палисадник. Можно было, минуя тесную, грязную заплёванную и залузганную лестницу, попасть прямо на улицу — стоило только забраться на подоконник и спрыгнуть в лопухи под стеной дома. Совсем не высоко.

А в палисаднике, под кустами сирени, стояла беседка с круглой дырявой крышей и лёгкими решетчатыми стенами из старого штапика выкрашенного зелёной краской. Внутри беседки помещалась только небольшая скамейка и столик, но Виктору этого было вполне довольно.

От дождя крыша не спасала, но в погожие дни так хорошо скрываться за стенами, увитыми диким виноградом и хмелем! Зелень листьев отделяла Виктора от всего мира, от пьяных соседей, от грязного двора с огромной, никогда не просыхающей помойной лужей посредине, от взрослых мальчишек, с которыми он почти не играл, зато чуть не каждый день дрался до первой кровянки. Мальчишки дразнили Виктора «внуком опера». Дед Вяземского был участковым милиционером, а бабушка работала где придётся — уборщицей в больнице, продавщицей в летнем киоске минеральных вод, официанткой в пивной. Верхом карьеры стала должность посудомойки в столовой Дома Советской Армии. Виктору случалось ходить туда, больше всего его поразили белые скатерти в банкетном зале и посуда с красными звездами.