Любовницы Пикассо

Но он был там – сенатор Маккарти с гневным взглядом и искаженным лицом, выкрикивавший новые угрозы. Я вспомнила о портрете Сталина работы Пикассо и его связях с коммунистической партией.

Джек осушил свой бокал и издал низкий горловой звук.

– Хочу избавиться от этой сволочи! – сказал он. – Пойдем.

Он взял меня за руку и положил десятицентовик в музыкальный аппарат.

Мы танцевали под медленную песню, и он крепко прижимал меня к себе. Было хорошо. Вино подняло настроение, и я смогла отложить секреты в долгий ящик, где они будут храниться, пока моя голова не придет в порядок. Дневное смятение улеглось, оставив за собой океан возможностей. Я плыла по волнам, легкая и равнодушная ко всему, кроме ромового запаха крема для бритья на шее и щеках Джека. Я хотела его. Тайны, открытые днем, сделали меня другой женщиной, желавшей другого мужчину.

Когда песня закончилась, я взяла его за руку. Провела через бар и вверх по лестнице – в свою комнату. Это была единственная связь, нужная и желанная прямо сейчас. Никаких слов. Истины и тайны были сведены к плотскому контакту, к соединению потребностей, к взаимным вздохам. Ничто в моей жизни не казалось настолько правильным!

– Алана, – прошептал он, проводя руками по моему телу. – Алана, как только я увидел тебя…

Я утихомирила его поцелуями и трепетом удовольствия в его объятиях.

Проснулась в три утра. Джек спал, тяжело привалившись к моему боку. Его лицо раскраснелось, и он закинул на меня руку, как будто не хотел отпускать. Это казалось удобным и естественным. Когда я села, он что-то пробормотал и повернулся на другой бок.

Я надеялась, что ему снилось нечто хорошее, потому что со мной было не так. Мне приснился мужчина, который склонился надо мной, произнося добрые дурацкие слова, с которыми отцы обращаются к маленьким дочерям, вроде «Ну, уже не так больно!», когда обдерешь коленку, или обнимают их во время грозы. Мне снились моменты далекого детства, которые укрепляют нашу связь с родителями. Я любила отца и была безутешна после его смерти, забравшей бо2льшую часть моего детства.

Но у мужчины в моем сне не было лица. Я не знала его, не могла узнать.

Это была недостающая связь. Это было то, что Сара оставила невысказанным. Озарение пришло ко мне в краткий момент между сном и бодрствованием. У моей матери был роман с Пабло Пикассо! По словам Сары, это произошло в июле и августе 1923 года. Я родилась в апреле 1924-го…

Должно быть, я произнесла что-то вслух или потрясенно ахнула. Джек проснулся и снова заключил меня в объятия.

– Алана, что такое?

– Мой отец.

– И что с ним?

– Это мог быть Пабло Пикассо.

– Художник, о котором ты пишешь? Тот самый Пабло Пикассо?

Мы молча уставились друг на друга.

Вот что было причиной многочисленных секретов моей матери! Она не хотела рассказывать мне о Пикассо. Не хотела говорить, что моим отцом был не Гарри Олсон, а самый знаменитый художник двадцатого века.

Часть II

16 Ирен Лагю

Париж, 1953 год

Его разговоры о солнце и тепле, о мягком южном свете, который делает уродливое менее безобразным, а красивое – более прекрасным, вселили в меня беспокойство. Я смотрела, как Пабло уезжает со своим сыном, и на мгновение мне захотелось крикнуть: «Подожди! Подожди меня! Разреши мне уехать с тобой! Дай мне эту красоту!» Я едва не выбежала на улицу вслед за ним, в дождливый парижский день, где долгая линия брусчатой мостовой тянется вдоль берега Сены, а все вокруг – серое, бурое или тускло-оловянное – делает настоящие цвета предметом воспоминаний.

Но я не побежала. Ирен Лагю ни о чем не просит. Ирен Лагю помнит, как молодой и еще не знаменитый Пабло Пикассо умолял ее остаться.

Вместо этого я помахала его автомобилю, когда тот заворачивал за угол, пошла в булочную и купила багет к супу, который буду есть в одиночестве.

Дома я помедлила перед зеркалом и вешалкой для шляп в коридоре, попытавшись увидеть себя глазами Пабло. Мое отражение не улыбнулось в ответ.

Я достигла того периода, когда дочь больше не нуждается во мне. У нее своя жизнь и свои заботы. У нее больше общего с моим мужем, чем со мной: больницы, пациенты, лаборатории. Она выбрала путь целительницы и, наверное, не думает, что искусство тоже может исцелять. А муж все реже испытывает ко мне желание. Он нежный и добрый, но очень занятой человек. Возможно, меня рассматривают как предмет мебели или сумасшедшую, которая запирается в мансарде и все время рисует. Наша квартира, которая когда-то казалась слишком маленькой, теперь стала слишком большой и просторной.

Что делает женщину красивой? Молодость? Или легкая асимметричность лица, особый наклон головы? Я спрашиваю об этом потом, когда стою перед мольбертом, стараясь уловить, как ранний утренний свет озаряет серебром женскую скулу; стараясь думать о чем-то другом, кроме Пабло и южного света, где синее небо смыкается с бирюзовым морем.