Любовные и другие приключения Джиакомо Казановы, кавалера де Сенгальта, венецианца, описанные им самим - Том 1

И вот я в Риме, пристойно одетый, с достаточным запасом звонкой монеты, украшенный драгоценностями и безделушками, имея уже некоторый опыт, а также рекомендательные письма. Я был абсолютно свободен, и годы позволяли мне надеяться на благосклонность фортуны, благодаря некоторой смелости и располагающему лицу. Я обладал не красотой, но чем-то значительно лучшим — неким загадочным свойством, которое возбуждает в людях доброжелательность, и к тому же был готов на всё. Я знал, что Рим — это единственный город, где человек, начав с пустого места, может достичь всего. Эта мысль поднимала мой дух и, должен признаться, необузданное самомнение, бороться с которым мешала мне неопытность, что во много раз преумножало мои надежды. Человек, призванный сделать карьеру в сей древней столице мира, должен быть хамелеоном, способным отражать все цвета окружающей атмосферы, истинным Протеем, готовым принять любое обличье. Он должен обладать изворотливостью, вкрадчивостью, быть скрытным, непроницаемым, часто — низким и в то же время вероломно-искренним, притворяясь, что знает много меньше, чем на самом деле, должен говорить всегда одинаково ровным тоном и в совершенстве владеть своим лицом, оставаясь холодным словно лёд в те минуты, когда другой на его месте уже сгорал бы в огне. Если подобный образ жизни кажется ему отталкивающим, он должен покинуть Рим и искать удачи в другом месте. Не знаю, в укор себе или в похвалу, но могу сказать, что изо всех сих качеств я обладал только услужливостью. В остальном я был всего лишь интересным повесой, довольно породистым скакуном, совсем не дрессированным или, вернее, плохо объезженным, что, впрочем, ещё хуже.

Вечером я ужинал за табльдотом в обществе римлян и иностранцев, скрупулёзно следуя всему, что предписал мне аббат Джорджи. Там много говорили плохого о Папе и министре-кардинале, по вине которого Церковное Государство наводнено двадцатью четырьмя тысячами немцев и испанцев. Но более всего поразило меня то, что, невзирая на пятницу, ели скоромное. Впрочем, пробыв в Риме всего несколько дней, приходится многому удивляться, но очень быстро привыкаешь ко всему. Ни в одном другом католическом городе люди не чувствуют себя столь непринуждённо касательно религиозных дел. Жизнь здесь совершенно свободна, хотя ordini santissimi[1] вызывают не меньший страх, чем знаменитые lettres de cachet[2] перед революцией, которая уничтожила их и показала миру характер французской нации.

VI ЖИЗНЬ В ВЕНЕЦИИ 1746 год

Синьора Манцони предсказывала, что мне не суждено остаться на военной службе[3], и когда я сказал ей о своём намерении выйти из оной по причине оказанной мне несправедливости, она смеялась до слёз, а потом спросила, чем я намерен теперь заняться. Я сказал о своём желании стать адвокатом. Она опять принялась хохотать и отвечала, что это уже поздно, хотя мне и было всего-то двадцать лет.

Через несколько дней, получив отставку и сто цехинов, я расстался с военным мундиром и вновь стал собственным своим хозяином.

Надобно было позаботиться о том, чем зарабатывать себе на жизнь, и я избрал профессию карточного игрока, но фортуна не согласилась с таковым решением. Через восемь дней у меня не осталось ни гроша. Что было делать? Дабы не умереть с голоду, я решился стать скрипачом. У доктора Гоцци я получил достаточные навыки, чтобы пиликать в театральном оркестрике, и синьор Гримани по моей просьбе определил меня в свой театр Св. Самюэля, где, зарабатывая по экю в день, я мог дожидаться лучших времён.

Получив приличествующее почтенному положению в свете образование, наделённый умом и немалым запасом сведений в литературе и науках, равно как и теми физическими качествами, кои столь благоприятны для успеха в обществе, я вдруг оказался служителем того божественного искусства, в каковом по праву восхищаются талантами и презирают посредственность. Положение моё принудило меня служить в таком оркестре, где не только не приходилось ожидать уважения или внимания, но, напротив, я терпел лишь насмешки от особ, знавших меня ранее как духовное лицо и офицера, которого принимали и чествовали в лучшем обществе.